Удар по востоку Крыма. Письма Р.Фентона.

Материал подготовлен и переведен Ординат Святославом (Керчь).

Суровая зима 1854 года «перед Севастополем» надломила дух Союзников. Британская армия понесла большие потери из-за холода, болезней, отсутствия элементарных условий и средств для приготовления пищи, изнурительных траншейных работ. От руководства армии требовались решительные перемены.

В письме Роджера Фентона из Балаклавы своей жене от 13 мая 1855 года имеются следующие строки: «Солдаты и офицеры ужасно тоскуют по родине, но если наша армия продвинется вперед, все воспрянут духом. Ты бы видела Эдмонда Холуэла, когда экспедиция в Керчь вернулась обратно, не сделав ни единой высадки. Бедняга, он выглядел совершенно разбитым [.] Даже шампанское его не развеселило. Унынне было единодушным, [-] об этом не позволялось даже шутить. Если вскоре ничего не предпринять, чтобы дать выход энергии нашим войскам, боюсь, что их подкосят болезни».

 36-летний фотограф, Роджер Фентон, приехал в Балаклаву 5 марта 1855 года, по личному распоряжению королевской семьи, чтобы посредством новейших средств того времени задокументировать войну в приемлемых для публики сценах, т.е. «никаких трупов».

В основном, его коллекция состояла из постановочных снимков, где все — от солдат до генералов – «позировали в кадре». Но несмотря на то, что ни одной батальной сцены он так и не запечатлел, несколько его писем довольно подробно и живо описывают положение дел британской армии в Балаклаве, и, в частности, экспедицию в восточную часть Крыма, предпринятую Союзниками, чтобы прервать одну из двух линий снабжения русской армии в Крыму.

Экспедиция в восточную часть Крыма планировалась еще зимой, но из-за погодных условий и недостаточной численности войск откладывалась.  

Пополнение союзной армии Сардинским корпусом в конце января 1855 г. вселило надежду на её осуществление.

После «отзыва» первой Керченской экспедиции в начале мая этого же года, после отставки генерала Канробера и назначения генерала Пелисье командующим французской армией, экспедиция была предпринята повторно. Эта экспедиция овладела Керчью 25(13) мая 1855 года, которая не только подняла дух английской армии и доверие у себя на родине, но и получила 28 мая персональное поздравление от английской королевы. Ведь 24 мая — красная дата в календаре всей английской нации. В этот день Соединенное Королевство отмечало именины королевы Виктории. Ей исполнилось 36 лет.

 В Балаклаве, именно в день высадки в Камыш-Бурунской бухте десанта, в честь королевы Виктории прошел парад английской кавалерии, на котором присутствовали лорд Раглан, Омер-паша, Ла Мармора и Пелисье.

ДВА ПИСЬМА ИЗ ЕНИКАЛЕ

 22 мая 1855 года после трехмесячного пребывания в лагере под Севастополем фотограф Роджер Фентон, отправляется в Керчь на борту «Бахьяна» в составе союзного флота.

Перед отправлением экспедиции лорд Раглан наказал Фентону ехать под видом офицера инженерных войск, по той причине, что полковник Джордж Гамильтон Гордон не принимал под свое командование гражданских лиц в походе на Керчь.

Экспедицию в Керчь сопровождали также художник Уильям Симпсон, шотландец, сделавший несколько зарисовок местных жителей и зданий для английских иллюстрированных газет, а также корреспондент «Таймс» Уильям Рассел.

В очередном письме, адресованном супруге Грейс Фентон от 26 мая 1855 года, написанном в Еникале, Фентон описывает свое прибытие в Керчь:

«26-го мая 1855 года,

Еникале,

Азовское море.

Дорогая Грейс,

Просто посмотри на дату этого письма, затем на свою карту, чтобы точно определить, где находится Еникале, а затем расположись в своём мягком кресле и читай рассказ, который я собираюсь тебе написать о жизни последних нескольких дней, проведенных британскими, французскими и турецкими войсками под командой сэра Джорджа Брауна, а особенно о приключениях той важной её части в лице сочинителя сего письма.

Кажется, в своём последнем письме я говорил тебе о том, что покинул квартиру генерала Боске и находился при генерале Барнарде. Там я оставался пару дней, в один из этих дней я и молодой капитан Барнард верхом отправились на прогулку к берегу моря и чудесно искупались перед завтраком. Сделав там свои дела, 22-го в 5 утра я отправился к сэру Р.Ингленду с намерением остаться там на денёк, а затем ехать дальше в штаб-квартиру. Поработав до завтрака,  я услышал, что экспедиция в Керчь должна вот-вот снова отправиться. С вновь появившейся диареей [sic], хотя и не такой серьезной, как в первый раз, все же я решил, что небольшие перемены мне пойдут на пользу, поэтому я пустился галопом [sic] в штаб-квартиру, получил приказ от лорда Раглана ехать в качестве офицера инженерных войск из штаба полковника Гордона, поскольку гражданские лица не допускались в сопровождении этой экспедиции. Я взял свою шерстяной плед, саквояж и сумку с постелью, на которой можно ночью лежать на земле, и отправился в Балаклаву; поднялся на борт парохода «Бахъяна», предназначенный для посадки офицеров штаба; и уселся понаблюдать за происходящим. Всюду огромное волнение и суматоха: люди, садятся не на тот корабль, их выгоняют прочь; лошадей на стропилах поднимают на борт и устраивают в трюме и на палубе; офицерская прислуга, укладывает багаж своих хозяев; погонщики мулов, возницы интендантской службы, солдаты и матросы ходят по палубе, друг о друга спотыкаясь.

В 4 мы славно пообедали рейнвейном, портвейном, хересом и шампанским; все это время на верхней палубе стояла шумиха. Наша компания состояла из Холуэла, полковника Эйри и еще многих моих знакомых. На следующее утро мы вышли из бухты, подождали на рейде корабль, который мы должны были тянуть на буксире, затем отплыли с ним вдоль южного побережья Крыма. Сначала мы миновали чередующуюся гряду обрывистых скал без всяких на них домов или тропинок, а ближе к полудню подошли к склону, на котором находилось несколько сельских домов и дач, а чуть погодя прошли мимо дворца князя Воронцова близ Ялты, но из-за надвинувшегося тумана мы плохо его разглядели.

С восходом солнца на следующее утро мы подходили к мысу Такли¹ в составе транспортов, пароходов, канонерок, двух французских линейных кораблей и трех английских, одним из которых был «Принц Альберт»[.] На всем нашем пути море было гладкое, как в пруду, а небо безоблачно. Наш флот обогнул мыс и следовал к проливу в два строя; выглядел он просто  великолепно. Мы шли не спеша, впереди нас — канонерские лодки. У входа в пролив мы увидели множество кораблей, поднимающихся на север. Затем два наших парохода и один французский пошли им вслед. Когда один из них в авангарде – английское судно – проходил вдоль мыса, батарея открыла по нему огонь. Он выпалил в ответ.

К этому времени к берегу подошел весь флот, на воду спущены лодки с солдатами, готовыми к десантированию[.] Все мы, представь себе, наблюдали в подзорные трубы, чтобы увидеть какое сопротивление нам окажут при высадке на берег. Как мы все оживились, когда впереди себя на краю холма увидели поднявшееся облако пыли и мчащийся к месту высадки отряд кавалерии. Когда они приблизились, одна из канонерок, <…> проходящая рядом с деревней и красивым равнинным пляжем, пустила в их гущу ядро. Они разбились на маленькие группы и продолжали скакать, не оказывая сопротивления, только наблюдая. Как только лодки с солдатами подошли к пляжу, внезапно на передовых позициях крепости прогремел взрыв и поднял дымовую завесу. Русские её взорвали, затем последовал ряд других взрывов, один из которых вызвал сильное сотрясение. Мы видели, как гарнизон уходит по склону холма. На всех пароходах прокатилось «ура!». Стало ясно, что русские не смогли противостоять высадке десанта.

Первыми великолепным порядком высадились французы, затем наши солдаты. По мере высадки на равнинный пляж они продвигались на высоты. С кораблей пляж казался узкой полоской, но в ширину он простирался около мили. Холуэл и Эйри сошли с корабля, как только первая часть войск высадилась на берег для организации высадки остальных конных и транспортных войск. На борту судна я оставался до 4-х часов пополудни, решив перед сходом уложить как можно больше запасов провизии. Всем приказано взять провизию на два дня. Слуга Холуэла тащил мои запасы, большой порцией провизии я подкрепился лично и направился на берег вместе с капитаном нашего корабля в его собственной лодке.

Какой вид! Прекрасный берег, покрытый высокой жесткой травой и полевыми цветами, с двумя или тремя рыбачьими лодками с сетями, парой каменных домиков с соломенными крышами и низкой песчаной равниной, простирающейся до гребня горы, — все это составляло законченную картину, которую я увидел утром. Сейчас берег завален разнообразным военным имуществом, лошади с брызгами плывут по воде к берегу, люди, одетые во все мыслимые и немыслимые одежды, расхаживают по берегу, ругаясь, сквернословя, крича и смеясь, особенно последнее. Слуги охраняют багаж своих хозяев и привязывают его к мулам и вьючным лошадям. Моя сумка и постель были выброшены на берег, я сел на них и начал подсчитывать свои шансы двигаться дальше. Я не брал с собой лошадей, так как мне сказали, что мы прибудем прямо в Керчь, а лошади будут в пути. Я заметил, что все мои советчики, прибыли с лошадьми и слугами вдобавок.

Профессия медика пришлась мне под руку. У доктора Александра, заместителя генерала-инспектора, было четыре лошади. Своим слугам он приказал привязать мой багаж к седлу его навьюченной лошади, попутно предложив место в своей палатке, пока где-нибудь не обоснуемся. Уж я-то не отказался. После прогулки с необычными приключениями на каждом шагу, где меня осыпали ругательствами, обвиняя в поджоге рыбачьей хижины руками французов и в разрушении еще одной, у меня возник вопрос «где нам ночевать?». Доктор возражал против настоящего места, которое, по его мнению, имело нездоровый вид, несмотря на его удобное расположение. Расспросив о местонахождении штаба сэра Джорджа Брауна, Холуэл указал нам дорогу к нескольким домам на верхушке горы в миле отсюда. Мы решили туда идти.

Нельзя было терять времени, так как уже темнело, поэтому багаж поспешно погрузили на спины лошадей и мы отправили доктора. Мы двое стали во главе колонны, пока на повороте доктор не потерял своих последователей. «Черт побери этих парней! Они же потеряются!». Он двинулся дальше, а я стоял и ждал на месте. Уже стемнело, в сумерках я различал каждую проходящую группу солдат, повсеместно оказывая помощь погонщикам, чьи мулы опрокидывали свой груз, и не переставал думать, а что если мои друзья пойдут другой дорогой. Когда они, наконец, подошли, мы с трудом стали взбираться на гору. Подъем был таким крутым, что у двух вьючных лошадей оборвался груз. В подобной ситуации оказалось много французов и англичан. Они умоляли своих соседей о помощи и грубо обращались со своими лошадьми и мулами, которые от злости лягали копытами свалившийся багаж, от чего тот скатывался вниз по холму [.] Наконец мы взобрались на гору, отвязали груз и подготовились разбить палатку[.] Тот дом, на который нам указали, стоял недалеко. Мы поздравили друг друга с удобным расположением, откуда мы сможем отправиться туда ранним утром.

Я насобирал палки для костра. Перед устройством палатки мы спросили, находится ли генерал в том доме, на который нам указали и нам сказали, что англичане находились дальше по правую от нас сторону на горе. Получив тот же самый ответ от других, мы снова нагрузили лошадей и двинулись в путь. С горем пополам нам это удалось, хотя с горем чаще. Каждые 100 ярдов сваливался какой-нибудь мешок и весь груз разворачивался. Это было не так приятно [-] как наша высадка на пляж под веселый смех и при дневном свете. Шли мы медленно, путаясь в длинной траве и репейнике, в направлении ярко горящего стога сена. По проходящим между нами и костром  силуэтам, мы понимали, что другие шли в том же направлении. Вдалеке виднелся костёр, к которому мы шли. Шли мы очень медленно из-за того, что наш багаж постоянно валился на землю. По дороге мы встречали людей, которые говорили, что там у костра мы найдем английский лагерь. Подойдя ближе, наш огонь оказался  бивачными кострами, а звуки, исходящие от них, говорили о том, что это были французы. Там нам указали на другой вдалеке огонь вдоль той же линии, у которого оказался другой французский полк. Было 12 часов, мы так утомились, что тяжело было вымолвить даже слово. Мы поняли, что сбились с пути. Я и доктор держали совет и приняли решение здесь остановиться. Багаж тут же спустили на землю, стреножили лошадей и пока ставили палатку, я лег головой на вьючное седло и мгновенно заснул. Когда её поставили и расстелили доктору постель, меня разбудили. Я раскрутил свою походную постель, положил ее на землю под навесом, укутался шерстяным одеялом, положил под голову саквояж и тут же заснул.

В половине 4-го, когда солнце еще только появилось на горизонте, нас подняли находящиеся рядом французы, которые готовились к переходу[.] Мы весьма неохотно встали. Доктор отправился на поиски нашего лагеря верхом на лошади. А пока я скатывал свою постель, наши ребята снялись с лагеря. Боясь, как бы мы не отправились сходу, я ем [sic] немного сухарей и запил их водой. Вскоре вернулся доктор и сказал, что мы находимся на самом правом краю строя, а так как переход будет в том направлении, у нас должно хватить времени, чтобы развести костер и сделать чай. Мы накололи принесенные мною дрова и поставили на костер чайник. Солнце уже взошло. Мы съели полкурицы и все повеселели кроме наших лошадей. Нам нечем было их напоить. Один солдат принес издалека воду, которой хватило только на чай. Тем временем подошел один из штабных офицеров и сказал, что сначала мы были на верном пути, и что они и сэр Джордж спали именно в том доме, в котором мы сначала остановились. По правде говоря, я не встретил ни одного местного жителя, все сбежали. Утром с корабля мы наблюдали в подзорную трубу, как некоторые из них уходили с телегами и одна часть покидала деревню в то время, как французы палили по ней снарядами, чтобы обезопасить высадку.

Пока мы упаковывали вещи, на этот раз более надежно, французы совершали переход в авангарде, за ними шли турки, 79-й, 42-й, 93-й и 71-й шотландские пехотные полки¹ замыкали строй. Когда отправились мы, все они уже скрылись за невысокими холмами. Однако мы быстро догнали наших солдат. Какое же это было зрелище! Они шли с обратной стороны холмов, на которых стояли мы.

Русских не было видно. По взорванным укреплениям было очевидно, что они не были в состоянии удерживать оборону. Пройдя четыре мили, мы оказались у Керчи. Очень красивый город, расположенный вдоль живописной бухты. Прежнее начальство оставило город, а самые красивые дома стояли с заколоченными ставнями. Мы увидели много татар. Все они кланялись и улыбались, и даже, казалось, ликовали. Тут находилось много мелких лавочников, это были русские и греки. Вид у них был напуганный и не зря, поскольку здесь были французы и турки². Много женщин стояло в дверях и выглядывало из окон домов. По приказу сэра Джорджа никому не позволялось нарушать строй. В дверях домов городского управления и казенных зданий были выставлены часовые. Войско живо продвигалось по городу, и останавливалось на несколько минут, только когда впереди что-то преграждало путь. Люди выносили воду испытывающим от жары жажду солдатам. По этому безостановочному переходу армии мы поняли, что её переводят ко входу в Азовское море, откуда ночью мы слышали ответную стрельбу из наших корабельных пушек.

Как раз отправляется почта, поэтому должен отложить остальной рассказ. Этой ночью я спал на голой земле. Уже два раза этим утром я был на море и, возможно, ещё к вечеру окунусь разок. Через неделю мы вернемся в Балаклаву. Я вполне поправился и нахожусь в лучшей форме. Мне многое есть о чём тебе рассказать, но сейчас скажу лишь то, что шлю тебе свой нежный привет, осточертело быть солдатом и возрадуюсь, когда Провидение позволит мне вас снова увидеть, моя дорогая женушка и детишки. Я уже почти все сделал в лагере и готовлюсь к возвращению.

До свидания милая,

Твой Р.Ф.

P.S. В доме, где я пишу, почти все окна разбиты. Турки и французы повсюду рыщут в поисках наживы и разбивают остатки окон, если ничего для себя не находят».

______________________

¹ Бригада шотландцев, принимавшая участие в Керченской экспедиции, состояла из 42-го (Королевские горцы Шотландии), 71-го (Хайлендерский легкий пехотный полк МакЛеода), 79-го (шотландцы Камерона), 93-го (Сазерлендские горцы) шотландского полка.

² Сестра милосердия Федотова, оставшаяся в городском госпитале с ранеными русскими солдатами, описывает приход союзных войск в Керчь: «Впереди шли шотландцы в красных до колен брюках и коротких темно-синих курточках, за ними французы, за французами турецкая пехота, состоящая из низкорослых солдат в широких темно-синих брюках и коротких кафтанах, с ярко-красными фесками на голове. В городе произошел страшных переполох: обыватели были охвачены паническим страхом и бежали, побросав своё имущество и дома, некоторые попрятались в окрестностях города, но и там было опасно оставаться вследствие враждебного настроения со стороны татар к православному населению».

****

Следующее письмо от 28-30 мая 1855 года из Еникале:

«Еникале,

май 1855 года

Дорогая, Грейс,

Надеюсь, ты получишь мое последнее письмо, так как это является его продолжением. Полагаю, в конце письма я и сэр Джордж Браун пойдем в Керчь[.] Мы обошли болотистую лужу, подошли к нескольким большим огороженным зданиям, в одном из них, по словам полковника Гордона, изготовлялись пушечные ядра и его скоро разрушат. В город мы зашли между двух красивых домов в античном стиле, выбеленных, как и все русские дома. Сначала мы никого не увидели, так как ставни были закрыты, но как только мы вошли, толпа татар, стоящая у обочины, снимала свои шляпы, и подобострастно улыбалась каждому, кто на них бросал взгляд. В качестве остальных зрителей там находились несколько русских, греков и евреев.

В городе мы сделали привал, во время которого некоторым нашим офицерам удалось завязать знакомство с несколькими местными жителями, говорящими на французском языке. Мне рассказали, что таким образом они пытались благодаря вполне уважительному обхождению расположить к себе, словно они у себя дома. Никому не разрешалось покидать строй, поэтому кроме воды они ничего более не могли получить. Было забавно наблюдать, как начиналась потасовка за вынесенное ведро воды. Его выпивали в считанные секунды. Керчь — очень красивое место, город выглядит современно, и дома располагаются один за другим. Обстановка напоминает Неаполь[.] Позади центра города тянется уступ одного из холмов, разделяющий это место надвое и немного выше расположен музей в виде античного храма, а над ним захоронение под названием «Гробница Митридата», но почему-то построенная на современный лад.

После полуторачасового привала мы двинулись дальше вдоль удобной прибрежной дороги до места скопления домов на мысе, где заканчивается Керченский залив и используется русскими как карантинный причал. Здесь было пустынно, несколько домов взорвано, на стенах других домов виднелись следы пушечных снарядов наших канонерок. Думал, мы шли сюда для стоянки, так как из-за невыносимой жары солдаты томились жаждой и задыхались от пыли, но после короткого привала мы двинулись вдоль обрыва, прибрежная линия вокруг карантинного мыса заставила нас повернуть влево. Немного впереди мы поднялись на возвышение, с которого можно было обозревать всю армию в движении. Это была симпатичная деревня, повсюду овраги с высокой жесткой травой, которая так благоприятно действовала на глаза, привыкшие к красной бесплодной земле перед Севастополем[.] Спуск к морю граничил с фермами посреди плантаций из молодых деревьев.

Наша армия двигалась красивой ровной колонной почти без существенных отклонений. Везде, где мы только могли видеть, пространство было усеяно отставшими позади солдатами – турецкими и французскими, преимущественно последними, поглощенными грабежом. Мы видели французов, бросившихся через плантации к домам и выходящих из них нагруженными домашней птицей, гусями, зеркалами, стульями, женскими платьями и всем нужным и ненужным, что они могли унести в руках[.] Как только они добрались до содержимого винных бочек, они еще более рассвирепели и разряжали свои ружья направо и налево в домашнюю птицу, поросят и птиц. Над нами свистели пули, но увещевать полупьяных солдат – дело бесполезное. Их офицеры даже и не пытались вмешаться. Слева от нас французские солдаты гнали лошадей и коров, которых они успели отобрать. Я слышал, как  они спорили, поделят ли эти проклятые англичане добычу с ними. Если русские нападут на нас, они жестоко накажут французов, потому что жажда наживы искоренила в них всякую дисциплину.

Здесь мы ненадолго задержались. Когда мы [sic] все лежали на траве и жарились под палящим солнцем, к нам подошла несчастная женщина со своей старенькой матушкой и, заламывая руки, пожаловалась, что солдаты уводили её единственную корову. Рядом стоял генерал, он немедленно отдал приказ Холуэлу пойти с этими страдальцами и попытаться им вернуть их имущество. В скором времени она вернулась, ведя свою корову, в промежутке, когда стадо было вынуждено остановиться, мы принялись доить коров. В то время, пока я придерживал лошадь доктора Александра и миску, он доил коров и, когда миска наполовину заполнялась молоком, мы размешивали его с водой и по очереди пили. Мы проделали это несколько раз к огромному недовольству французских солдат, которые отчаянно ругались, но не настолько, чтобы нас остановить. В последнюю порцию мы подлили чуточку коньяка на условии, если напитком угостят хозяина коньяка. Своевременный напиток снова восстановил мои силы, поскольку я не имел при себе запасов провизии. Все мои съестные припасы были в нескольких милях позади колонны у слуги Холуэла.  Как только мы подоили коров, подошла женщина. Когда она пыталась пройти сквозь строй французских солдат, они не пропускали её корову, угрожая штыками. От этого мы пришли в ярость и обратились к ним с совершенно серьёзным видом, дав им понять, чтобы они не досаждали этим несчастным. Молодая женщина от волнения и усталости впала в истерику и потеряла сознание. Когда её принес доктор, несмотря на мой гнев, я едва сдерживал смех от того, как они кинулись к своим освободителям и почти целовали наши ноги. Забавно, но эти поцелуи смутили нас. Чтобы никто более не посягнул на их собственность после нашего ухода, доктор Александр выписал для них пропуск на английском и французском языках. Внизу витиеватым почерком после своего имени он подписал «Генерал-инспектор». Пока мы шли, беспорядок усилился. Отставшие солдаты еще больше опьянели, крики и вопли стали еще более дикими, стрельба из ружей и пули продолжали свистеть мимо наших ушей. Стало понятно, что вся французская армия потеряла всяческий контроль и нам предстоит невыносимая ночь.

Армия остановилась на высотах за которыми, по разговорам, находился город Еникале. Но отсюда увидеть ничего было нельзя, кроме нескольких татарских домов, чьи обладатели вынуждены были спокойно наблюдать, как солдаты – французы, турки и англичане – заходили и брали все, что хотели. За домами стояли четыре деревянные ветряные мельницы[.] Через десять минут они превратились в развалины, не осталось ничего кроме каменного основания². Когда войска начали занимать помещения, я подумал, что нужно и мне поискать крышу над головой. Было уже около 4-х, а я ничего не ел с 5-ти часов утра. Я сильно изголодался и отдал бы всё, даже за кусочек несвежего сухаря. Холуэл ушел с генералом[.] О полковнике Гордоне, к которому я приставлен, ни слуху, ни духу. И я нигде не мог найти доктора Александра, у которого была наша провизия, и которого весь день я не упускал из виду, помогая ему при случаях солнечного удара с солдатами. Я решил пойти в город и поискать штаб-квартиру генерала Брауна в качестве успешного залога обрести свою крышу над головой.

Сопровождая пикет из шотландских солдат, я шел по холму вниз к морю через портовые ворота. Путь к ним весь усыпан камнями и деревянными обломками от взрыва какого-то склада, который подожгли русские перед уходом из города. Пробираясь через всё это, мы ступили на ровную местность. Справа находился заваленный обломками банк от взрыва огромной силы. Увидев перед собой большое здание, мы пошли к нему. Это оказался госпиталь с чисто застеленными и удобными койками, стоящими ровно в ряд вдоль всего здания на приподнятой возвышенности, похожей на двойную палубу. Оловянные кружки, выставленные на полке в аккуратный ряд, сверкали, будто их только что почистили[.] Я взял одну и вышел на поиски воды. В конце улочки я нашел колодец с отличной водой, зачерпнул полную кружку, не особенно волнуясь о том, не отравлена ли она. Тут же стояла сторожевая застава из французов и пара офицеров в крепости. За исключением этого все казалось совершенно безлюдным. Земля вперемежку с кусками дерева, камней и стекол от разбитых взрывами окон. Рядом с колодцем было еще одно большое здание. Я не зашел туда, так как продолжил поиски штаб-квартиры сэра Джорджа. Один офицер, побывавший в том здании, рассказал, что это был еще один госпиталь, и он обнаружил там четверо раненых русских солдат, которые не могли передвигаться и лежали без воды и пищи. Они подняли руки и жестами попросили о помощи, и только ночью после всей суматохи назначили за ними присмотр.

Ближе к морю я увидел новую батарею из девяти 36-футовых тяжелых орудий, направленных в сторону наших кораблей. Все они были заклёпаны. Орудийные платформы, на которых они закреплялись, были незавершенны. Было видно, что посреди приготовлений их застала врасплох отмененная три недели назад экспедиция. Впереди располагалась плавучая батарея[.] Всего здесь было захвачено 32 орудия, в основном новые и превосходной формы. Выйдя из крепости, я отправился в город, расположенный под крутым обрывом и выше него. Я увидел скверную сцену. Французы, турки и к моему стыду несколько шотландцев вламывались в дома, разбивали окна, выносили все, что можно унести и портили все, что не могли унести.

Все жители, кроме татар и нескольких русских, среди которых был священник, покинули город. Судя по обхождению с оставшимися, повезло больше тем, кто покинул город. С возмущением от увиденного и не в состоянии никого обуздать, кроме своих соотечественников, я вновь отправился искать квартиру генерала, но так её и не нашел. Я сейчас вернулся в лагерь в поисках доктора Александра, но там его тоже было. Его отправили осмотреть двух наших солдат, подстреленных шальными пулями французов. Один убит насмерть, другой тяжело ранен в голову³. Я слышал, что у него в городе есть комната. Выпросив у офицеров 42-го немного сухарей и приняв от них приглашение пообедать вместе, если не найду свою провизию, я снова спустился и нашел его помещение. Его там не было. Они были в доме на пляже, как и большинство из них одноэтажном. Турки и французы проходили, просовывая свои головы через разбитые окна, и предпринимали попытки залезть во двор, охраняемый слугами доктора. Убедившись, что они сами справятся, я взял свое шерстяное одеяло и снова пошел вверх по холму. По пути я встретил Холуэла. Он потерял своего слугу и выглядел растерянным. Я подумал, что лучше спросить, в какую квартиру мне пойти и поднялся к своим товарищам из 42-го.

У них был готов обед. Некое подобие супа, который можно спутать с помоями, но на который все жадно накинулись. Холодная солонина и кусок холодной курицы, всё это размачивалось пайковым ромом и солоноватой водой. Затем пили отличный чай. С заходом солнца мы спустились к подножию утеса и искупались в море. Спать было негде и мы сделали навес, растянув плед на сваленном на бок столе. Закрепили четыре угла к вбитым в землю колышкам[.] Внизу постелили наши одеяла и после рома, воды и трубки мы легли спать. Было очень удобно, за исключением муравьев и всюду свистевших пуль. Я спал беспробудным сном. Когда я проснулся и разделся, чтобы стряхнуть муравьев, то пролежал почти до 6-ти часов, погруженный в дремоту, и наблюдал занятых работой солдат и наслаждался своей постелью на свежем воздухе. Ночью французы подожгли несколько домов, а усталому отряду англичан пришлось спуститься для тушения огня. Вся их работа заключалась в снесении стен домов.

Проснувшись, я спустился к утесу поплавать. Вернулся, позавтракал холодной копченой свининой, сухарями и густым кофе. После завтрака я снова спустился к морю посмотреть, как купаются солдаты. Они заходили полками [-] забавно было смотреть, как они этому радуются. Когда офицер посчитал, что уже довольно, их позвали сигналом трубы, и их места занял следующий полк. Случайно подошел один мой товарищ, который еще не купался в море, так что я еще раз зашел с ним в воду. Затем я отправился к дому доктора Александра, где писал тебе свое первое письмо из Еникале, отвлекаясь на пристальные взгляды французов у окна, где они останавливались и оценивали меня как объект своих грабительских замыслов, и турок, которых еще сложнее прогнать. Одного из последних, который расколотил вдребезги оконную раму в комнате, я стукнул по его безмозглой башке и передал его английскому караулу.

Когда я писал, подошел доктор Александр и сказал, что такое продолжается всю ночь, и он вынужден переехать в более надежное помещение. Я закончил своё письмо и отнес его  в штаб-квартиру на отправку. Там находился полковник Гордон, который послал за мной сообщить, что меня устроили в комнате вместе с ним, полковником Эйри и Холуэлом и попросил сделать несколько зарисовок местности для лорда Раглана. Я взял свой альбом и принялся за работу. К 5-и часам зарисовал часть крепости. Весь штаб пошел купаться, я окунулся в третий раз и зашел на обед. Пайковая говядина и пайковый ром составили трапезу. Холуэл ворчал по поводу недостаточного жидкого пайка. Все четверо спали в одной комнате, полковник Браунинг – в другой. По нам прыгали блохи. На следующее утро мы по прежнему графику купались до 6-и часов. В полдень я сделал еще одну зарисовку и прогуливался, осматривая местность.

Решено, что армия остановится здесь на несколько дней для проведения работ по укреплению обороны города, где должны расположиться турки[.] Все небольшие пароходы ушли в Азовское море за сведениями и трофеями, некоторые из которых уже захвачены. Для союзных войск это место имеет огромное значение, поскольку они отрезали русских от поставок продовольствия из Азии и Азовского моря, отсюда же они могут совершать нападения на любую часть Азиатского побережья в Черном море или на порты Азовского моря. Возможно, они отправят экспедицию в Анапу, но сильно сомневаюсь. Мое желание вернуться домой так велико, что этим утром я поросился на переход обратно в Балаклаву первым же пароходом. Скоро один из них отправится с почтой. Эта поездка очень хорошо на меня подействовала[.] Я здоров и снова полон сил, мое лицо такое же красное, как солдатский мундир. Закончу это письмо только завтра. Полагаю, я отправлюсь тем же пароходом, на котором прибыл в Балаклаву.

30 мая, Камышовая бухта

Мы только что здесь бросили якорь. Я уехал вчера (из Керчи -прим.пер.) на маленьком пароходе, который доставил нас на «Принца Альберта» и ожидал на нем до 12 часов ночи, пока генерал Лайонс писал донесения правительству. Из газет ты узнаешь о результате этой экспедиции, поэтому не стану об этом рассказывать. Я расстался с Холуэлом и остальными. В приподнятом настроении они ожидали поездки в Анапу. Его приободрило, что ему достались два ящика вина, потому как до вчерашнего вечера кроме пайкового рома и солонины у нас не было ничего. А вчера татары привели 500 овец.

До свидания,

поспешу домой, уже отправляют почту

Твой, Р.Ф.»

________________________

¹Такли – западный мыс у входа в Керченский пролив со стороны Черного моря, сейчас называется мыс Такиль.

²Чтобы хоть как-то подавить всякие надежды на возрождение города, англичане разрушили и большую паровую мельницу Джозефа Плата, английского подданного, который жил в Керчи и работал морским инженером русского флота. Жил в основном доходами от мельницы, которую он построил вместе со своим крестным отцом.

Во время вторжения в город союзных войск, он попросил у генерала Джорджа Брауна защиты своей семьи и имущества. На мельнице был поднят английский флаг и выставлены часовые. Через десять дней офицеры интендантской службы изъяли некоторые запасы муки из мельницы для обеспечения английского войска. Остальную муку и пшеницу уничтожили. Затем погрузили на борт судна оборудование, а мельницу разрушили. Плат получил за нее ничтожную компенсацию в размере 91 фунта стерлингов, лишившись своего хозяйства, он устроился в качестве русского переводчика к сэру Лайонсу на борту «Принца Альберта» и в январе 1856 года  отправился в Англию.

³ Двое из солдат 42-го шотландского пехотного полка, находясь в Еникале, были застрелены весьма необычным способом. Они стояли в толпе, которая собралась вокруг дома с целью его «грабежа», когда у одного француза выстрелило оружие после удара им в дверь прикладом и убило одного солдата из 42-го на месте и ранило другого.