Л. Петрушева
«Гроза тыла и любимец фронта»: генерал Я.А.Слащов в 1920 – 1921 гг.

1920 год… Подходила к концу Гражданская война. Основные силы белых разгромлены. Перестали существовать когда-то мощные армии А.В. Колчака и Н.Н. Юденича. Откатывались на юг войска генерала А.И. Деникина. В руках белых оставался только Крым. 3-й армейский корпус генерала Я.А. Слащова[1], исключительно энергичного и бесстрашного человека, сыгравшего заметную роль в Добровольческой армии, получил приказ оборонять Крым. Слащов заявил, что защиту Крыма считает вопросом не только долга, но и чести. И выполнил свое обещание: Крым удержал. Но какой ценой?… Установил в Крыму режим ничем не прикрытой военной диктатуры. На станции Джанкой, где он находился со штабом корпуса, по приговору военно-полевого суда вешали и расстреливали «мешавших защите Крыма», как сам он выражался, офицеров и солдат, рабочих и крестьян…
Много легенд связывалось с именем Слащова в России и за границей. Почти везде, где он появлялся, распространялись слухи, будто Слащов – не кто иной, как вел. кн. Михаил Александрович. Внешностью Слащов действительно несколько напоминал его: высокий, стройный шатен, всегда в черкесской бурке Кавказской туземной («дикой») дивизии, которой во время мировой войны командовал великий князь. Сам Слащов не спешил опровергать эти слухи. Чины его штаба на этот счет хранили многозначительное молчание.
Личность генерала Слащова занимала и русский Константинополь, куда Гражданская война выплеснула остатки Русской армии генерала П.Н. Врангеля. В январе 1921 г. Слащов выпустил брошюру «Требую суда общества и гласности! Оборона и сдача Крыма. (Мемуары и документы)», в которой резко осуждал Врангеля и его штаб за крымскую катастрофу. Отстраненный от должности командира корпуса еще в августе 1920 г., Слащов-Крымский в Константинополе был предан суду чести при штабе главнокомандующего. Суд постановил лишить его воинского звания и права ношения военной формы, исключив его из состава Русской армии. Как не раз заявлял сам Слащов, он не признал выдвинутых против него обвинений и приговора суда.
Естественно, жизнь Слащова в Турции находилась под пристальным вниманием всех действовавших там контрразведок. Так, в сводке агентурных донесений от 25 ноября 1921 г., составленной в штабе главкома Русской армии, сообщается, что по прибытии в Константинополь Слащов пытался сблизиться с турецким военными кругами, становился членом Народно-монархической партии и имел связи с Украинским национальным комитетом.
Затем произошло всколыхнувшее всю эмиграцию и имевшее большой политический резонанс возвращение генерала Слащова в Советскую Россию.
Повышенным интересом к личности Слащова все мы обязаны М. Булгакову: он стал прототипом генерала Хлудова – одного из героев драмы «Бег».
О Якове Александровиче Слащове известно уже немало. В истории Гражданской войны он стал олицетворением жестокости. Резко отрицательную характеристику ему дают не только советские, но и многие эмигрантские авторы. Нет сомнения, что в этой оценке содержится много правды. Хотя главной причиной резко отрицательных характеристик, даваемых ему эмигрантами, является именно его возвращение в большевистскую Россию и поступление на службу в Красную армию.
Однако есть и другие точки зрения, принадлежащие как сослуживцам Слащова, так и другим участникам борьбы с большевиками.
В публикуемых документах, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, представлены разные мнения.
Некоторые из них, а именно близко знавших его сослуживцев, обобщены в очерке «Генерал Слащов-Крымский», принадлежащем перу генерала Петра Ивановича Аверьянова (1867 — 1929). В 1901 г. он служил секретарем генерального консула в Турции. Участвовал в Первой мировой войне. В 1916 г. был назначен начальником Генерального штаба, а в 1917 г., когда А.Ф. Керенский стал военным министром, занял пост комиссара Турецкой Армении, совмещая одновременно должности начальника снабжении Кавказского фронта и командующего Кавказским военным округом. После развала Кавказского фронта был выслан грузинским правительством с территории Грузии, откуда прибыл на Кубань, а затем в Крым. В 1920 г. эвакуировался в Константинополь, позже переехал в Югославию.
Аверьянов собрал воспоминания о Я.А. Слащове, оставленные его сослуживцами, и переработал их в очерк, который включил как приложение в собственные мемуары — «Страницы прошлого». В основу очерка легли рассказы полковника В.Ф. Фролова — начальника штаба 3-го армейского корпуса и капитана А.А. фон-Дрейера, начальника команды связи. Очерк был написан в 1929 г. в Белграде.
В Русский Заграничный исторический архив в Праге рукопись поступила в 1929 г. вместе с основной частью архива П.И. Аверьянова.
Авторский текст сохранен полностью, подчеркнутые слова выделены жирным шрифтом.
Без редакционной правки публикуются и извлечения из других документов.
1
ИЗ ИНТЕРВЬЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КУБАНСКОЙ РАДЫ В.И. ИВАНИСА
16 февраля 1921 г.
<…> О Слащове много писалось и говорилось, но, конечно, далеко не все известно широкой публике. Популярность Слащова среди войск не давала покоя всей клике, окружавшей Врангеля, и она прилагала все усилия убрать его с дороги, не брезгуя ничем. Неудача последней Каховской операции[2] (15 тыс. убитых и раненых), инициатором которой явилась Ставка в лице Шатилова[3], повлекла за собой отозвание Слащова, наименование его Слащовым-Крымским… Была образована специальная медицинская комиссия для освидетельствования здоровья Слащова, которая нашла у него массу самых разнообразных болезней, в силу чего Врангелем было предложено Слащову переехать в один из заграничных санаториев для лечения и отдыха, причем Министерство финансов[4] должно было озаботиться финансовой стороной этого дела… «Жизнь генерала Слащова-Крымского слишком дорога для России», — так мотивировал свое решение Врангель. Ответом на это было: «Слащов никуда из Крыма не поедет» — надпись, сделанная Слащовым на бумаге, полученной из Ставки. Слащов – безусловно талантливый генерал, при этом человек, могущий быть очень популярным среди своих подчиненных, вот почему он был нежелателен для других. Некоторые украинские (монархические) круги не прочь видеть в лице Слащова заместителя гетмана Скоропадского…
Крымская эпопея вообще ждет своего повествователя, так как она с особой очевидностью рисует всю бесплодность стремлений спасти Россию от большевиков руками генералов и старых бюрократов <…>
ГА РФ. Ф. 6689. Оп. 1. Д. 7. Л. 3. Машинописная копия.
2
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ УЧАСТНИКА БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ В. ДРУЖИНИНА.КРЫМ В 1920 г.»
1928 г., София
<…> Через два дня мы прибыли в Симферополь и расположились в Крымских казармах, где стоял конвой ген. Слащова. Начали знакомиться с городом. Вскоре нас удивило то, что у всех жителей на устах было два имени: Слащов и Орлов[5].
В это время генерал Слащов был героем Крыма. Его все боялись и уважали. Только благодаря его самообладанию Крым был спасен от красных и принял тысячи добровольцев и беженцев из Новороссийска, Туапсе и Грузии. Слащов отдавал свои знаменитые, пародии на суворовские, приказы, и все им восхищались. Так, например, по случаю сдачи Перекопа в начале марта 1920 года он написал приказ:
«Кто отдавал приказание сдать Перекоп? Перекоп завтра взять!
Слащов».
Его приказы были злобой дня. Даже барышни и те цитировали его приказы. Генерал Слащов был грозой тыла и любимцем фронта. Где появлялся он, там был обеспечен успех. Многие утверждали, что он ненормальный и только кокаин дает ему энергию. Появлялся он в роскошной казачьей форме.
Его противником был капитан Орлов, который восстал против произвола генералов. С этим Орловым быстро покончил Слащов.
«Орловцы» — их было около 2 000 человек — большей частью принесли повинную Слащову, а остальные разбежались по Крымским горам и превратились в «зеленых»[6].
Перед вечером мы пошли на вокзал по Екатерининской улице, встретили нашу хозяйственную часть, которая следовала по железной дороге. На трамвайных столбах мы увидели трех повешенных. Когда мы подошли, то увидели, что это висят махновцы. Один офицер и два солдата. Повешены они были в форме. У каждого из них в руках был лист бумаги, на котором синим карандашом было написано: «За грабеж мирного населения. Слащов». Толпа собиралась около этих повешенных. Некоторые одобряли Слащова:
— Жестоко, но зато показательней.
Другие упрекали Слащова, говоря, что это действует на молодое поколение. Эти трупы висели три дня. Слащов не церемонился. В это время в Крыму было одно наказание — через повешение. Оно вполне понятно. Из Новороссийска прибыла деморализованная толпа, которую нужно было сразу заставить опомниться. Боязнь смерти веяла над всеми, и поэтому точно исполняли приказы Слащова. <…>
ГА РФ. Ф. Р-6497. Оп. 1. Д. 9. Л. 8об. Рукопись.
3
ГЕНЕРАЛ СЛАЩОВ-КРЫМСКИЙ
1929 г., Белград
Я лично не знал генерала Слащова, даже никогда не видел его, но его сильная и яркая личность всегда интересовала и привлекала меня. Еще в 1920 — 1921 гг., т.е. во время моего переезда из Константинополя в Югославию и в первое полугодие пребывания в этой стране, мне довелось много беседовать о Слащове с его бывшим начальником штаба, Генерального штаба полковником Владимиром Федоровичем Фроловым, ныне уже покойным. А в текущем 1929 г. о том же генерале Слащове мне рассказывал много капитан лейб-гвардии Литовского полка Александр Алексеевич фон-Дрейер, с которым мне пришлось работать в одной комнате в тригонометрическом отделении Генеральной дирекции государственного кадастра Югославии, где он служил чертежником, а я — вычислителем «координат точек триангуляционной сети». Боевой, сильно контуженный и семь раз раненый, капитан фон-Дрейер участвовал в обороне Крыма Слащовым и в качестве начальника команды связи часто находился в общении со Слащовым. Кроме того, я никогда не упускал случая побеседовать о генерале Слащове с теми из его бывших подчиненных, с которыми мне приходилось встречаться в Югославии. Результатом всех этих бесед, а главное — рассказов о Слащове полковника Фролова и капитана фон-Дрейера, является предлагаемая вниманию читателей несколько систематизированная сводка накопившихся у меня сведений о личности генерала Слащова.
Белград 1929 г.
1
Полковник, а потом и генерал Слащов после развала императорской армии и в эпоху гражданской войны никогда не носил военной формы с погонами. Он считал, что Добровольческая армия вообще не должна носить старой русской военной формы, особенно же не должна носить прежних императорских погон, о чем и доложил при первом же своем свидании с генералом Деникиным. На вопрос последнего «почему», Слащов ответил: «Добрармия живет грабежом, не следует позорить наши старые погоны грабежами и насилиями». Ни в своем оборонявшем Перекоп слащовском отряде[7], ни впоследствии в командуемом им корпусе Слащов совершенно не допускал грабежей населения и так называемого «самоснабжения» войск, карая смертной казнью одинаково и офицера, и солдата за самый ничтожный случай грабежа, например, за украденного у крестьян гуся. Этим путем он совершенно искоренил в подчиненных ему войсках грабежи и насилия над населением, которое поэтому и относилось к слащовцам совершенно иначе, нежели к другим войскам Добрармии или Вооруженных сил Юга России: от войск Добрармии крестьяне всё прятали, не соглашаясь часто продать им даже за деньги те или иные продовольственные продукты, но когда крестьяне узнавали и убеждались, что они имеют дело со слащовцами, то не только в изобилии приносили ими требуемые продукты, но даже отказывались от платы за последние.
Вместо царской военной формы Слащов носил опушенный мехом белый доломан или казакин без погон и без отличий, накинутый на плечи красный башлык и папаху, а вместо шашки имел всегда в руках толстую сучковатую дубинку. Не менял он этой формы и не надевал погон иногда даже и в официальных случаях.
Впервые же он оделся в старую форму с полковничьими погонами л-гв. Московского полка уже в Константинополе после того, как созванный по приказанию генерала Врангеля военный суд лишил генерал-лейтенанта Слащова чинов, орденов, военного звания и т.п. На переданное ему приказание генерала Врангеля «снять форму и погоны» Слащов не обратил никакого внимания, ответив передавшему приказание: «В генеральские чины произвели меня лица, не имевшие на это никакого права; такие же лица и отняли у меня все чины; берите себе мои генеральские чины, я их не признавал законными, но чина полковника, в который меня произвел император, никто, кроме императора, лишить меня не может».
Производство в чины и награждение орденами за гражданскую войну Слащов считал лишними, ненужными, даже вредными, создающими «вундеркиндов», развращающими Добрармию и понижающими значение и чина, и награды. Но установление знака в память того или иного периода борьбы, ознаменованной самопожертвованием и героическими подвигами и трудами войск, знака, выдаваемого при этом всем действительным участникам борьбы в этот период, Слащов признавал очень полезным для воспитания войск, поддержания в них духа и создания традиций.
Так, когда кончился период самостоятельной обороны Крыма войсками одного лишь слащовского отряда, Слащов просил генерала Врангеля установить знак в виде небольшого восьмиконечного православного креста на ленточке русских национальных цветов (для ношения на груди, как носились медали), и наградить этим знаком всех чинов (и офицеров, и солдат) слащовского отряда, не допустившего превосходным силам большевиков овладеть Крымом. Генерал Врангель отнесся к этому ходатайству очень недоброжелательно, не постеснявшись высказать Слащову, что, по его, Врангеля, мнению, нет оснований для такой награды, так как «отряд боев почти не вел, потери нес незначительные, он больше сидит на позиции». Конечно, такое мнение генерала Врангеля было явно пристрастным и совершенно не соответствовавшим действительности: будущий военный историк легко и с большой точностью установит, что в эпоху обороны Крыма Слащовым соотношение сил обеих сторон было в значительно большей степени не в пользу белых, нежели в эпоху обороны Крыма генералом Врангелем. Наконец, и самый «критериум» для оценки степени боевого успеха, выдвинутый Врангелем, а именно: «количество потерь», совершенно неверен, не говоря уже о том, что и самые потери не были такими ничтожными, т.к. бывали дни, когда из строя выбывало по 20 и более офицеров. Вскоре, однако, Врангель переменил свое первое решение по ходатайству Слащова и наградил его отряд жестяными знаками на головной убор с надписью «За защиту Крыма», каковыми знаками с надписью «За отличие» или «За отличие в таком-то деле» и т.п. награждались части императорской армии, но только царские знаки были изготовлены более или менее изящно, а врангелевские, по описанию очевидцев, были, по-видимому, вырезаны тупыми ножницами крайне небрежно из ржавой жести, причем надпись на этих значках была выцарапана гвоздем.
В такой награде Слащов не без оснований усмотрел намерение со стороны Врангеля унизить и оскорбить его, Слащова, а также и «только сидевшие на позиции» войска слащовского отряда. Поэтому в своем приказе по отряду Слащов не приказал носить на головных уборах эти знаки, а лишь «разрешил желающим носить эти знаки на головном уборе», но никто в отряде этим разрешением не воспользовался.
По поводу награждения войск за боевые операции у Слащова с Врангелем произошло «несогласие во взглядах» вторично, когда Слащов ходатайствовал о наградах за удачно выполненный на побережье Азовского моря десант для овладения Мелитополем.[8] Генерал Врангель отклонил это ходатайство опять-таки по той причине, что «при десанте войска не понесли никаких потерь, т.е. был не десант, а простая высадка с судов на берег», на что Слащов «почтительно» доложил Врангелю, что «отсутствие потерь свидетельствует только об искусстве руководившего войсками начальника». Действительно, отряд, командуемый Слащовым, при выполнении самой высадки на побережье имел ничтожные потери (1 солдата придавило пароходом к болиндеру[9], 1 офицер убит, несколько человек ранены или получили повреждения), но это отсутствие потерь было следствием прежде всего искусства самого Слащова и непоколебимой ничем веры в своего начальника и выдержки командуемых им войск.
Сам Врангель провожал и напутствовал отправленный в Азовское море на судах десантный отряд Слащова, которому надлежало произвести высадку на обороняемое противником побережье Азовского моря и овладеть Мелитополем. С музыкой, игравшей на палубах, развевающимися флагами, с пением песен сидевшими на судах войсками, в стройных кильватерных колоннах, как на церемониальном марше, вошли в Азовское море суда и продолжали идти по этому морю на виду у наблюдавших с побережья красных. Наконец колонны судов стали на якорь, и на судах началось веселье и пляски под музыку и песни.
Оборонявшие побережье красные были в полном недоумении, не зная, чем объяснить такое поведение белых, они были поражены, и их воображение рисовало им самые невероятные подвохи со стороны белых, а в результате они даже не стреляли, а с наступлением темноты стали и отступать от береговой линии. Между тем веселье продолжалось на судах Слащова до наступления темноты, а с темнотой, совершенно неожиданно для красных, началась высадка отряда Слащова на побережье. Она была произведена нижеследующим образом: войска разместились на болиндерах, эти болиндеры велись к берегу на буксире пароходами, которые, подходя к самому берегу, поворачивались кругом и «заносили» болиндеры почти к самому берегу, после чего отцеплялись от болиндеров и уходили в море, уничтожая таким образом всякий «путь отступления» находившимся на болиндерах войскам. Сам Слащов впереди всех на таком же болиндере, причем его болиндер зарылся в морское дно довольно далеко от берега, что не помешало ему соскочить в море и добраться до берега, идя по воде, достигавшей ему (человеку высокого роста) выше пояса. За ним по воде добрались и все люди с болиндера.
Надо заметить, что в это время Слащов уже страдал незаживающей фистулой на животе, образовавшейся после полученного им ранения тремя пулями; фистула эта приносила ему большие страдания, с целью смягчения которых Слащов и начал прибегать к кокаину.
А получил это ранение почти одновременно тремя пулями Слащов при таких обстоятельствах. Это было еще в то время, когда Крым оборонял только один слащовский отряд. Часто очень тяжело приходилось этому малочисленному отряду под натиском превосходных по числу красных войск; ни на позиции, ни у самого Слащова в тылу никаких резервов часто не имелось, все было в боевой части на позиции. В такие моменты, когда держаться на позиции становилось положительно невозможным, таким резервом являлся сам Слащов. Однажды, когда фронт едва уже держался, на нашу позицию с большим шумом, на виду находившегося в 400 — 600 шагах противника, влетел автомобиль и остановился. Слащов вышел из автомобиля, обошел офицеров и солдат и сообщил им, что вслед за ним якобы идут сильные подкрепления в лице французских и греческих войск, на что на нашей позиции войска отвечали громким «ура». Само появление автомобиля на самой позиции, а потом эти «ура» произвели сильнейшее впечатление на красных: они на некоторое время прекратили даже огонь. Воодушевив войска, приостановив своим появлением на позиции даже натиск противника, Слащов вошел в свой автомобиль, стоявший уже задним ходом к противнику; на несколько мгновений Слащов, стоя в автомобиле во весь рост, очутился спиной к противнику, и в эти мгновения три пулеметные пули попали ему в спину и ранили его: две пули — в легкие, одна — в живот. Как подкошенный, сел Слащов на сиденье автомобиля, и в тот же момент шофер пустил автомобиль быстрым ходом вперед, вследствие чего никто на позиции, кроме бывших вблизи автомобиля немногих офицеров, не заметил, что их любимый начальник ранен. Никаких французских и греческих подкреплений за Слащовым не было, но одно его личное появление на позиции и умное и вовремя применение такого опасного средства, как обман своих войск, спасли положение на позиции, создали перелом в настроении оборонявших ее войск, поселили недоумение в рядах красных, понизили их порыв и даже приостановили на время их натиск, чем наши войска воспользовались для методичного, неторопливого отступления на другие позиции.
2
Не любил Слащов оставаться сколько-нибудь продолжительное время в тылу даже раненым. Так и теперь, тяжело раненный тремя пулями, он прибыл лечиться на фронт, почти на самые позиции. Как и всегда, прибыл на фронт, никого не оповещая, и расположился в избе ближайшего селения. Никто, кроме доктора и сестры милосердия, даже точно не знали, какую избу занимает раненый Слащов. Между тем пришлось отступать с позиции, и селение, в котором расположился Слащов, оказалось в районе расположения красных. Спасла Слащова молоденькая сестра милосердия, бывшая при гвардейском отряде, т.к. была сестрой служившего в этом отряде гвардейского офицера. Она верхом отправилась в селение, в котором лежал Слащов, метавшийся в то время в жару и беспамятстве, взвалила при помощи крестьян раненого на лошадь и на той же лошади прискакала с раненым к гвардейскому отряду. Эта сестра милосердия неотлучно оставалась при боровшемся со смертью Слащове и выходила его. Вскоре после выздоровления Слащов женился на спасшей ему жизнь сестре милосердия.[10] Его первый брак не был счастлив. Эта же вторая его жена вполне подходила к нему: под видом ординарца (из вольноопределяющихся) Никиты она безотлучно находилась при Слащове и сопровождала его и в бою под огнем.
3
Держал себя Слащов с офицерами и солдатами очень просто, доступно, всякий мог смело обратиться к нему с правдивыми словами во всякое время и при всяких обстоятельствах. Жил тоже очень просто, в самой скромной обстановке, почти по-спартански, в обыкновенном вагоне. Вагон его начальника штаба был много роскошнее простого вагона начальника их отряда, а потом и командира корпуса Слащова. Никаких адъютантов, дежурных офицеров или иных «докладчиков» при Слащове в вагоне не имелось. Только «ординарец Никита» в том же вагоне, да еще часовой у входа в средний вагон слащовского поезда, стоявшего в Джанкое. Маленький поезд из 3 — 4 вагонов и платформы с автомобилем Слащова. Кто имел надобность говорить со Слащовым, сам стучал в дверь его купе в любое время суток, не исключая ночи, и, получив в ответ на свой стук «входите», входил в купе и заставал Слащова почти всегда погруженным в рассматривание карты и планов.
Приближался полковой праздник одного из расположенных на позиции полков. По старым традициям этого полка, его офицерство начало празднование этого праздника еще за два дня до наступления самого праздника и в дружеской попойке израсходовало весь имевшийся в полку запас водки. И вот один из офицеров, сильно охмелевший, предложил добыть водки у самого Слащова! Мигом на коня — и с позиции в ставку начальника отряда. Было уже далеко за полночь, когда этот офицер доскакал до слащовского поезда и вошел в его вагон. Постучал в дверь и получил ответ «входите», но в этот момент весь хмель выскочил из головы офицера, как он потом рассказывал. Но делать нечего, нужно входить! И он решил поведать Слащову всю правду, ничего не утаивая, а потом извиниться перед ним. Он так и поступил. Слащов правильно понял всю обстановку, толкнувшую офицера на такой поступок, и сказал ему: «Хорошо, я дам Вам водки для офицеров, да и сам приеду к Вам на полковой праздник, моя будет водка, а Ваша закуска!» И действительно, Слащов исполнил свое обещание: приехал сам и привез для праздника бочонок водки (кроме той, что выдал приехавшему к нему за ней офицеру). «Вот Вам обещанная водка, а Вы давайте закуску к ней», – обратился он к офицерам. Но этим не кончилось! Праздничная попойка шла вовсю, когда Слащов решил использовать удобный момент и созданное его приездом на полковой праздник «с бочонком водки» настроение полка, так и всего отряда, для выполнения тяжелой боевой задачи. Он почувствовал, что в этот момент можно потребовать от полка выполнения самой невозможной при обычных условиях задачи. Впереди нашей позиции была занятая противником высота «71», откуда красные доминировали над всей местностью и наносили нам большие потери. Неоднократные попытки овладеть этой высотой кончались неудачей. И вот Слащов обратился к полку с такими речами: «Я исполнил свое обещание, приехал к Вам на праздник и привез Вам водки. Теперь обещайте мне, что Вы исполните и мое желание!» Полк ответил клятвой исполнить всякое приказание Слащова. «Так разопьем же вот этот другой бочонок водки, но уже с моей закуской на высоте «71», возьмем сейчас же эту высоту!» — сказал тогда Слащов, и полк ответил ему единодушным «ура».
Во главе со Слащовым, сопровождаемым «ординарцем Никитой», повел наступление полка на высоту «71» и на этот раз без особенно больших потерь сбил с нее ошеломленного и пораженного всем происходящим противника. Второй бочонок водки, под слащовскую закуску, был распит полком на высоте «71».
Не менее оригинально овладел Слащов и Чонгарским мостом через Сиваш. Этот мост представлял собой открытое дефиле длиною до 2 верст. От середины это дефиле довольно круто понижалось в обе стороны – к нам и к противнику. Поэтому одна половина моста припадала[11], так сказать, нашему владычеству, а другая – противнику. На своей половине красные выставили для обороны дефиле орудия и пулеметы. По обе стороны дефиле – Сиваш. Слащов называл это дефиле «сквозняком» и считал необходимым для успешной обороны владеть обоими выходами из него, но атаки на него не удались. И вот однажды Слащов собрал вокруг себя на позиции начальников отдельных частей и предложил каждому из них овладеть со своей частью этим дефиле. Все начальники частей поочередно доложили Слащову, что не считают для себя возможным повести вверенных людей на явную смерть, не обещающую ни малейшего успеха по причине местных условий, благоприятствующих обороне дефиле. «Ну, в таком случае я сам атакую противника, обороняющего «сквозняки», и захвачу его!» – сказал Слащов и приказал «ординарцу Никите» передать начальнику Константиновского военного училища приказание «немедленно прибыть с училищем в полном составе и с музыкой на позицию». Это выведенное из Киева пехотное военное училище размещалось в районе расквартирования слащовского отряда, в меру возможности вело свои занятия (и в классах, и в строю, и в поле), а в тяжелые минуты привлекалось и на позицию.
Воодушевив прибывшее училище несколькими словами, Слащов повел его (до 250 — 300 юнкеров) на мост сам, под звуки музыки, в колонне, отбивая шаг, точно на церемониальном марше. Имея во главе Слащова с «ординарцем Никитой», юнкера прошли по мосту и бросились в атаку на противника, который оставил свои пулеметы на мосту, не пытаясь даже стрелять из них. До такой степени поразило воображение противника и убило его дух вышеописанное наступление Слащова с колонной юнкеров под звуки музыки!
Любимым способом ведения боя, которым Слащов достигал успеха при атаке противника, отчасти же и при обороне позиции, и которому он обучал вверенные ему войска в периоды затишья в операциях, был нижеследующий: на противника при атаке велось энергичное наступление и иногда кончалось успешной атакой, но если последняя не удавалась или оказывалась трудновыполнимой, то слащовский отряд медленно отступал, увлекая за собой переходящего в наступление противника, но отступал лишь до заранее намеченной линии или до рубежа, откуда внезапно для противника бросался на него в атаку и, преследуя его по пятам, захватывал и первоначальную позицию противника.
В весьма широких размерах Слащов применил этот способ ведения наступательного боя и в операции на Днепре у Каховки, за неуспех в каковой операции Врангель поспешил отрешить Слащова от командования корпусом и отослать его на покой для поправления здоровья. Но все участники этой операции, все начальники и офицеры слащовского корпуса, боготворившие (да и по сей день боготворящие, за редким исключением) этого Богом одаренного, природного военного вождя. Все они утверждают, что основанный на вышеописанном способе ведения боя план всей операции (одобренный и самим Врангелем), которому Слащов этот план доложил, развивался и выполнялся очень хорошо и успешно, обещая полнейший успех, и что в последнем уже не сомневались ни сам Слащов, ни его войска, когда вдруг настойчивое и несколько раз повторенное приказание из штаба Врангеля вырвало из рук Слащова в самый решающий момент операции уже пущенную в дело Слащовым конницу! Эту конницу, несмотря на протесты Слащова, штаб Врангеля выхватил из развивающейся операции и направил в глубокий тыл для переформирования! Так рассказывают и посейчас офицеры, служившие под начальством Слащова и бывшие возле него во время этой операции. Они видели, как Слащов радовался, посылая эту конницу в тыл противника, видели, как настоял Слащов на том, чтобы начавшая уже отходить из боя (вследствие получения распоряжения штаба Врангеля) эта конница продолжала выполнение поставленной Слащовым задачи, и она вновь пошла по указанному ей направлению, видели эти офицеры, сотрудники Слащова, как рыдал Слащов, когда эта конница, получив повторное приказание из штаба Врангеля, наконец решительно отказалась повиноваться Слащову и ушла в тыл на «переформирование». Они же были свидетелями и того момента, когда Слащов потребовал от своих войск «напряжения всех сил», чтобы выполнить задачу и без конницы, бросившей поле сражения по приказанию врангелевского штаба, на каковое обращение к ним своего любимого вождя войска отвечали клятвой ценой своих жизней купить ему победу и не позволить никому осрамить его! И войска Слащова исполнили свое обещание, но есть предел всякому напряжению сил, и занять Каховку им не удалось, а вся суть операции и была в овладении и удержании за нами Каховки.
Так рассказывают и клянутся в истине своих слов офицеры разных чинов и положений, служившие под начальством Слащова и близко его знавшие, рассказывают и теперь, когда имя Слащова опозорено и константинопольским над ним судом Врангеля, и, самое главное, отъездом его в Советскую Россию для службы «рабоче-крестьянскому» правительству, как говорит он сам в своей изданной в Советской России (но изданной не самим Слащовым, а, видимо, при участии советских властей) книге «Крым в 1920 году», причем в этой книге он объясняет свою прежнюю антибольшевистскую деятельность «своим политическим невежеством в то время». Офицеры эти верят в чистоту намерений и честность Слащова и сейчас; многие из них не верят сведениям о расстреле Слащова большевиками; некоторые и сейчас уверены в том, что Слащов еще сыграет видную роль в освобождении России от красной нечисти! Так сильно очаровал, заполонил этих офицеров генерал Слащов, один из тех немногих от природы и «Божьей милостью» военных вождей, которых выдвинули из рядов Старой Российской Императорской Армии Великая и Гражданская войны… Их так мало, этих военных вождей «Божьей Милостью»: Корнилов, Марков, несомненно Слащов, несомненно и сам Врангель! И тем обиднее и горше, что два от природы одаренных талантом военного (а может быть, и народного) вождя генерала не смогли тесно сотрудничать друг с другом, и один из них пал жертвой другого. На обязанности будущего военного историка лежит выяснение истины и установление степени виновности в происходивших преступлениях[12] и самих вождей, и окружавших их сотрудников, среди которых несомненно были и достойнейшие и честные люди, но они оставались незаметными, а в глаза бросались ничтожные «вундеркинды», может быть, даже не ведавшие, что они творят, и старые, матерые «дельцы». Пусть же будущие историки воздадут каждому из них по заслугам, а нам, скромным собирателям сырого материала для будущих историков, надлежит тщательно записывать не только свои личные впечатления от встречи с видным деятелем пережитой нами эпохи гражданской войны, но и впечатления и рассказы других лиц, если мы уверены в честности и искренности рассказчика. Это я и делаю, записывая рассказы таких пользующихся моим доверием лиц о генерале Слащове.
Все военные операции и боевые планы Слащов разрабатывал единолично, совершенно не привлекая к этой работе ни начальника штаба отряда (потом — штаба корпуса), ни других штабных офицеров. Все свободное от объездов войск и позиции время он проводил над картами и планами, изучая их, разбираясь в сведениях о противнике, составляя боевые приказы. Канцелярщины он не терпел и в своем штабе держал самое ограниченное число офицеров.
4
Для тыла, тыловых офицеров, всякого рода шкурников и паникеров Слащов был грозой. Гроза эта обрушивалась одинаково и на генерала, и на офицера, и на солдата, и на рабочего, и на крестьянина. Ничто не могло спасти от этой грозы действительно виноватого или преступника. И одинаково виновным преступникам полагалась от этой страшной грозы и одинаковая суровая кара. Поэтому перед поездом Слащова одинаково висели на столбах по несколько дней и офицеры, и солдаты, и рабочие, и крестьяне. И над каждым из них черная доска с прописанными на ней подробно фамилией, положением и преступлением казненного, а через всю доску шла подпись мелом самого Слащова с указанием — сколько дней надлежит трупу казненного висеть на столбе (в зависимости от вины 1, 2 или 3 дня). И тем не менее, невзирая на эти казни, имя Слащова, «диктатора Крыма», пользовалось уважением и даже любовью среди всех классов населения Крыма, не исключая и рабочих. Причины того – справедливость Слащова, одинаковое отношение ко всем классам населения, доступность его для всех и во всякое время, прямота во всех своих поступках и принятие на себя одного всей ответственности и последствий своих поступков, абсолютное бескорыстие и честность в материальном отношении, наконец, – личное мужество, личная храбрость, полное презрение к смерти! Рабочие митингуют, угрожают, выносят резолюции с требованиями, а Слащов мчится к ним на автомобиле один (не считая шофера), въезжает в гущу митинга, требует для беседы «делегатов», увозит их с собой на автомобиле, потом спокойно беседует с ними у себя в поезде… В большинстве случаев, когда требования рабочих были разумны или они действительно притеснялись работодателями, Слащов приказывал последним удовлетворить те или иные пожелания рабочих. Но иногда, хотя и очень редко, мирная беседа с «делегатами», когда они нахальничали и продолжали угрожать забастовками и бунтами, оканчивалась тем, что делегаты висели на столбах перед поездом Слащова.
В Симферополе в виде протеста против какого-то распоряжения Слащова местные купцы и торговцы закрыли магазины и лавки. Горожане сообщили Слащову. Последовала от Слащова телеграмма по адресу купцов: «Немедленно открыть лавки, иначе приеду. Слащов». В один миг все торговые учреждения были открыты. Где бы ни показывался Слащов в городах Крыма, большинство городского населения встречало и провожало его овациями и восторженными криками. Такие же овации устроило Слащову и севастопольское население, когда, уже после назначения главнокомандующим Врангеля, Слащов показался на улицах Севастополя с Врангелем. Не Врангелю, мало кому даже известному в то время в Крыму, а своему любимому недавнему «диктатору» Слащову устроило население Севастополя овации… Естественно, что уже с этого момента зародилось у Врангеля чувство недоброжелательства в отношении Слащова.
Крестьянское население очень любило Слащова. Многие крестьяне почему-то были глубоко убеждены (и их невозможно было разубедить) в том, что Слащов в действительности брат государя, т.е. великий князь Михаил Александрович.[13]
Что касается того чарующего обаяния, которое производил Слащов на офицеров и солдат, той искренней любви, доходившей до обожания, которую испытывали в отношении Слащова вверенные ему войска, то эти обожание и любовь можно было наблюдать разве только еще в отношениях между генералом Марковым и непосредственно Маркову подчиненными войсками, как об этом свидетельствуют офицеры, которым посчастливилось служить и под начальством Маркова, и под начальством Слащова.
В отношении офицеров, совершивших преступление, Слащов был одинаково суров, как и [в] отношении «преступников» из других классов. Когда по прибытии в Крым разнузданных и развращенных остатков армии Деникина некоторые офицеры, особенно «цветных» полков, стали насильничать даже над городским населением, а два таких офицера среди белого дня, войдя в магазин ювелира в Симферополе, овладели перстнями с очень дорогими бриллиантами, после чего в том же Симферополе началась среди офицерства всех видов азартная игра, то Слащов прекратил этот ужас в один прием: собрав все потребные справки, он лично (и как всегда – один) на автомобиле прибыл неожиданно в игорный притон, арестовал офицеров-грабителей с перстнями (украденными) на пальцах, отвез их на своем автомобиле в Джанкой и… приказал повесить их на столбах перед своим поездом. На черной доске над головами этих двух офицеров-грабителей была указана их вина – ограбление ювелира; трупы их висели 3 дня.
В период «диктатуры» над всем Крымом генерала Слащова офицерам трудно было укрыться или засидеться долгое время где-то в тыловых учреждениях. Налетая неожиданно в своем автомобиле в города, например, в Севастополь или в Симферополь, Слащов проезжал по улицам города, останавливал их и очень мило и дружески с ними беседовал, расспрашивал об их семейном и материальном положении, о прежней службе и о состоянии здоровья, после чего… или дружески прощался с офицером (когда убеждался, что он не шкурник), или же приглашал к себе в автомобиль «прокатиться и побеседовать» (когда убеждался в шкурничестве офицера) и, набрав таким путем в свой автомобиль 4 — 5 здоровых офицеров, мчался в Джанкой и затем и на позиции, все время поддерживая дружеский разговор с захваченными офицерами. Прибыв на позицию, Слащов вызывал кого-либо из командиров отдельных частей и передавал ему привезенных офицеров, а вместо последних отвозил с позиции в тыл такое же число боевых офицеров, нуждавшихся в отдыхе или в лечении.
В слащовском отряде не допускалось им то печальное и безобразное явление, столь обычное в Добрармии Деникина, когда безусый 20-летний поручик командовал офицерской ротой, в которой рядовыми состояли седые штаб-офицеры с георгиевским оружием, а то и с офицерским Георгиевским крестом! Храбрый, но совершенно невежественный в военном деле юнец, совершивший «ледяной поход» и награжденный за него «терновым венцом с мечом», считался в армии Деникина более достойным для командования ротой, нежели прослуживший в царской армии четверть века офицер, даже в штаб-офицерском чине и с Георгиевским крестом, и все только потому, что ему не довелось служить в Добрармии с ее основания, не довелось участвовать в «ледяном походе» и т.п.
У Слащова не было «офицерских рот», все командные должности в строю замещались строго по чинам, в ротах и батальонах во время боя было лишь положенное по штатам число офицеров, а остальные офицеры здесь же в тылу, но в районе позиции, занимались воспитанием и обучением солдат в запасных батальонах, но по мере потребности эти оставшиеся временно в тылу офицеры шли в боевые линии для замены выбывших из строя офицеров. В критические минуты иногда приходилось и офицерам сражаться в роли рядовых бойцов, но в общем Слащов избегал расходовать в неподходящих ролях трудно создаваемый офицерский состав. Не было в слащовском отряде и двух крайностей в отношении военнопленных красноармейцев, имевших место в Добрармии Деникина: ни массового расстрела захваченных в плен (что было в первый период существования Добрармии), ни немедленного, после захвата в плен, вливания в добровольческие части красных военнопленных (что нередко бывало в позднейший период существования Добрармии). В слащовском же отряде из захваченных в плен красных немедленно расстреливали только явных комиссаров и коммунистов, а остальных распределяли по ротам запасных батальонов, где они воспитывались и обучались. С ними в запасных ротах обращались хорошо, но они составляли отдельную команду в роте, не надевали полковой формы, а оставались в своей одежде без погон, которые они еще должны были «заслужить», равно как должны были они заслужить и звание «солдата», а до того времени их называли «красноармейцы». С ними офицеры здоровались: «Здорово, красноармейцы!», а с остальными солдатами: «Здорово, братцы!» или «Здорово, волынцы!», «Здорово, литовцы!» и т.д. по полкам.
Погоны давались красноармейцам не всем одновременно, а постепенно, по выбору и списку командира запасной роты, когда последний находил, что известное число красноармейцев достаточно обучено и воспитано в духе прежнего русского солдата. Раздача погон (а с погонами красноармейцы получали почетное звание «солдата») происходила в торжественной обстановке. По рассказам офицеров, особенно служивших в гвардейских частях слащовского отряда, красноармейцы из кожи лезли, чтобы скорее заслужить погоны.
Достигнув высокого положения крымского диктатора еще в цвете сил и в среднем возрасте (в 1920 г. Слащову было около 39 — 40 лет от роду) и вполне сочувствуя продвижению вперед молодых талантливых сил, скромный по натуре Слащов не переносил «вундеркиндов», жадных к славе, почестям, чинам, орденам и материальным благам (в том числе и к иностранной валюте), которых в большом числе выдвинула в нашей армии сперва революция, а потом — гражданская война. Когда известный на юге России, особенно же в Крыму, артист Владимир Ленский (гвардии штаб-ротмистр князь Владимир Иосифович Дадиани, получивший много ранений еще в японскую войну и потому с того еще времени находившийся в отставке), остроумный и талантливый конферансье созданного им в Севастополе театра-варьете «Веселый беби», устроил на пожертвования посетителей этого театра и на свои личные средства (он был очень богатый человек и обладатель огромной коллекции превосходных бриллиантов) «поезд-чайную» имени генерала Слащова для обслуживания чаем и горячей пищей оборонявших Перекопский перешеек солдат, то Слащов, передавая Ленскому свою искреннюю благодарность за заботы о солдате, решительно настаивал на уничтожении в названии поезда слов «имени генерала Слащова», но Ленский ему ответил, что такова была воля жертвователей.
Своего отрицательного отношения к «вундеркиндам» и другим деятелям деникинского и врангелевского окружения, равно как и ко многим другим темным явлениям и сторонам деятельности этих двух правителей, Слащов не скрывал, а открыто его высказывал, причем не особенно стесняясь в выражениях, о чем, конечно, быстро становилось известным как и самим правителям, так и приближенным к особам правителей «вундеркиндам». Нередко Слащов позволял себе и дерзкие выходки в своих приказах. Например, сообщая в приказе по вверенным ему войскам о прибытии в Феодосию (после новороссийской катастрофы) главнокомандующего Деникина, а в Севастополь – южнорусского правительства,[14] он о последнем написал в приказе так: «такого-то числа в Севастополь прибыло никому не нужное Южное правительство». А сообщая в приказе о прибытии в Крым Добровольческого корпуса Кутепова, Слащов, после перечисления войск, написал еще: «Теперь прощай порядок в Крыму!» И он был прав: хулиганствующее «офицерье» цветных полков в своих безобразиях перешло все пределы, и Кутепову пришлось обращать его в «офицерство» слащовскими приемами.
Личный друг Слащова и его начальник штаба полковник Генерального штаба Владимир Федорович Фролов, сохранивший до самой своей смерти (он недавно умер в Югославии) братскую любовь к своему другу и глубокую веру в своего начальника, рассказывал мне, что самой сильной, может быть, стороной натуры генерала Слащова было то, что при нем было совершенно немыслимо какое-либо «окружение», влияющее на ход дела, немыслимы были при Слащове ни деникинский генерал Романовский[15], ни тем более врангелевский Павлуша Шатилов; не потерпел бы Слащов и той паутины генеральских интриг, заговоров и распрей, которую терпеливо и долгое время выносил Деникин. А разве возможна была бы при Слащове опереточная подготовка штабом главнокомандующего печальной памяти Кубанской десантной операции?
Заканчивая вышеизложенное, может быть, преувеличенно восторженные отзывы о Слащове его верных почитателей, отзывы, которые я, однако, считаю необходимым сохранить для будущего историка в противовес заведомо и явно пристрастным суждениям о нем его врагов, многочисленных и власть имущих, – остается еще упомянуть, что Врангель, отрешив Слащова от должности командира корпуса и удалив на покой по состоянию здоровья, обрек его на голодание, т.к. не сохранил за ним содержания по должности командира корпуса! Как говорят, Слащов получал содержание, положенное генералу, состоящему «в резерве чинов», и голодал бы, если бы Ялтинское городское самоуправление, немедленно избравшее опального Слащова почетным гражданином города Ялты, не старалось всячески помогать больному генералу в материальном отношении в приемлемой форме.
Составил по рассказам П. Аверьянов
ГА РФ. Ф. 7332. Оп. 1. Д. 11. Рукопись.
Комментарии:
________________________________________
[1] Слащов Яков Александрович (1885 — 1929) — участник Первой мировой войны, получил чин полковника (1916 г.), награжден Георгиевским оружием и орденами. В Добровольческой армии с декабря 1917 г. В годы Гражданской войны произведен в генерал-майоры (май 1919 г.), в генерал-лейтенанты (апрель 1920 г.). Зимой 1919/20 гг. руководил обороной Крыма, за что П.Н. Врангель в августе 1920 г. дал ему право впредь именоваться «Слащов-Крымский». В ноябре 1920 г. в составе Русской армии эвакуировался в Константинополь. В ноябре 1921 г. с разрешения советского правительства вернулся в Россию и по личной просьбе М.В. Фрунзе был амнистирован. Преподавал тактику в Высшей тактическо-стрелковой школе командного состава «Выстрел». В 1929 г. был убит на своей квартире неким Коленбергом; как показал убийца, из личной мести за казненного в Крыму брата. Есть и другая версия: Слащов стал жертвой репрессий против военных специалистов.
[2] 7 августа 1920 г. частями Красной армии был захвачен плацдарм на левом берегу Днепра в районе села Б. Каховка, что позволяло нанести удар во фланг и тыл группе войск Русской армии в Северной Таврии и отрезать ей пути отхода в Крым. Части 2-го армейского корпуса генерала Я.А. Слащова, пытаясь ликвидировать плацдарм, наносили удары в направлении Белоцерковки, что вынудило красных отойти и заняли оборону Б. Каховки. Однако овладеть ею части корпуса не сумели. После отстранения Слащова в командование 2-м армейским корпусом вступил генерал В.К. Витковский.
[3] Генерал Шатилов Павел Николаевич (1881 — 1962) – начальник штаба главнокомандующего Русской армией с июня 1920 до 1922 гг.
[4] Имеется в виду Управление финансов, начальником которого являлся М.В. Бернацкий.
[5] Капитан Орлов Николай Иванович (? – 1920) – родился в Симферополе, участвовал в Первой мировой войне. С ноября 1918 г. формировал 1-й Симферопольский офицерский батальон, во главе которого в январе 1919 г. подавил большевистское восстание в каменоломнях в районе Евпатории. С декабря 1919 г. формировал в Симферополе «Особый отряд обороны Крыма», развернутый затем в 1-й Симферопольский добровольческий офицерский полк. В январе – феврале 1920 г., выражая острое недовольство младшего офицерства старшими начальниками, дважды поднимал в Крыму мятеж. После подавления частями Я.А. Слащова второго мятежа бежал в горы, где скрывался до занятия Крыма Красной армией. В декабре 1920 г. явился в Симферополь в штаб 4-й армии с предложением сформировать отряд по борьбе с бандитизмом, но был большевиками арестован и расстрелян.
[6] «Зелеными» называли уклоняющихся от мобилизации и дезертиров, скрывавшихся в лесистых горах Крыма. В отрядах зеленых были также уголовники и те, кто сочувствовал большевикам. В основном они промышляли грабежом, но иногда нападали на мелкие подразделения белых.
[7] Имеется в виду 2-й армейский корпус (до апреля 1920 г. – 3-й), которым командовал генерал Слащов. В него входили: 13-я и 34-я пехотные дивизии и Терско-Астраханская бригада.
[8] 2-й армейский (Крымский) корпус принимал участие в десантной операции в Северную Таврию 5 — 8 июня 1920 г.
[9] Так в просторечии назывались морские баржи, производившиеся шведским заводом «Болиндер».
[10] Имеется в виду вторая жена Я.А. Слащова Нечволодова Нина Николаевна, служившая под фамилией «Нечволодов» его ординарцем (в своих воспоминаниях «Крым в 1920 году» он называет ее «юнкером Нечволодовым»). В июле 1920 г. Я.А. Слащов и Н.Н. Нечволодова обвенчались. Она возвратилась в Советскую Россию вместе с мужем.
[11] Сербизм. Следует читать: принадлежала.
[12] Примечание П.И. Аверьянова: «Разве, например, не преступления: отводы из боя Ставкой конницы в решающий момент в тыл? или эвакуация Феодосии? или вся операция Кубанского десанта, вся безобразная подготовка Ставкой Врангеля? и т. п. Их много, этих преступлений».
[13] Михаил Александрович, великий князь (1878 — 1918) — младший сын императора Александра III, брат императора Николая II. В 1899 — 1904 гг. – наследник престола. В годы Первой мировой войны командовал Кавказской туземной («дикой») дивизией. После отречения Николая II также отказался от престола, о чем объявил в манифесте. Был расстрелян большевиками в Перми.
[14] Южнорусское правительство было создано в марте 1920 г. в Новороссийске; сменило правительство при главнокомандующем ВСЮР, существовавшее с 30 декабря 1919 г. В его декларации А.И. Деникин был объявлен главой власти. В Совет министров вошли: председатель Н.М. Мельников, министр иностранных дел генерал Н.Н. Баратов, военный и морской министр генерал А.К. Кельчевский (затем генерал В.Е. Вязьмитинов), а также представители Донского, Кубанского и Терского казачьих войск.
[15] Генерал Романовский Иван Павлович (1877 — 1920) — начальник штаба главнокомандующего ВСЮР с января 1919 по март 1920 гг.