М.Мелвин (Великобритания)
Лейтенант Чарльз Джордж Гордон в Севастополе, 1855
Генерал-майор (в запасе) Мунго Мелвин, офицер запаса Британских вооруженных сил и инженер Королевского Корпуса является президентом Британской Комиссии по военной истории. Его биография немецкого генерала фельдмаршала Эриха фон Манштейна, была опубликована в 2010 г. и получила одобрение критиков. В настоящее время он пишет военную историю Севастополя. Автор выражает благодарность Татьяне Бухариной за помощь в переводе данной статьи на русский язык.
Русскоязычными читателям не нужно представлять Льва Толстого. Будучи молодым офицером артиллерии, он принял участие в первой героической обороне Севастополя. Ряд его «Рассказов», которые раскрыли яркий портрет эпической борьбы города во время Восточной или Крымской войны, сделали его знаменитым задолго до того, как были опубликованы «Война и мир» или «Анна Каренина».
Как Толстой с улыбкой отмечал много лет спустя, «если ему не удалось стать генералом артиллерии, ему удалось стать генералом литературы». В противоположность этому, со стороны союзных войск ни было рождено ни одной литературной величины, сравнимой с Толстым. И хотя широко известны критические журналистские заметки Вильяма Ховарда Рассела и графические фотографии Роджера Фентона, тяжело процитировать какого-нибудь британского или французского писателя, который бы сделал себе имя в Крыму. Тем не менее, многие солдаты вели свои личные записи во время конфликта.
В последствии, многие из их журналов и дневников были опубликованы, и все вместе они представляют богатый и ценный источник личных записок, сделанных в Крымскую войну.
Когда я исследовал историю Севастополя от Екатерины Великой с 1783 г. и до наших дней, включая Крымскую войну, я нашел одну книгу, забытую временем, с письмами молодого британского офицера, который писал в то же время, что и Толстой. Его звали Чарльз Джордж Гордон. Его крещение огнем состоялось в Севастополе. Моя работа описывает впечатления Гордона об осаде этого крымского города с британской точки зрения.
Но сначала — что мы знаем о Гордоне, человеке и солдате? По любым меркам это была уникальная личность. Он родился в Вулвиче в Лондоне 28 января 1833 г., четвертый сын офицера британской армии, Генри Вильяма Гордона, и его жены, Елизаветы Эндерби.
В 1848 г., в возрасте пятнадцати лет молодой «Чарли» поступает в Королевскую Военную академию в Вулвиче. Вместо того, чтобы пойти по стопам отца в Королевскую артиллерию, Чарльза Гордона 23 июня 1852 г. определили в Инженерные войска.
На заре своей карьеры он становится глубоко убежденным христианином, который «видел себя в руках божьих, проживая каждый новый день». Он никогда не был женат. Всю свою жизнь оставался равнодушен к чинам и богатству, и как было о нем сказано: «…не обладал тремя самыми сильными страстями, которые делают людей хорошими или плохими — это любовь к деньгам, любовь к славе и любовь к женщинам». Но мы забегаем вперед.
В начале Крымской войны в 1854 г. Гордон добровольно выбрал активную службу. Ему наскучили обязанности помощника инженера в Пемброке, королевского морского порта в Уэльсе и составление планов крепостей для защиты входа в бухту. Вскоре ему предстояло увидеть войну в реальности – сражения и осаду российской морской базы. Проехав на поезде через Францию и пароходом через Средиземное и Черное моря, он прибыл в Балаклаву 1 января 1855 г. Через месяц ему исполнится 22 года (Толстой был немного старше, ему шел двадцать седьмой год).
Первое задание Гордона как молодого офицера и инженера было не очень впечатляющим, но тем не менее важным. Перед тем, как выехать из Британии в Крым, он сказал своим родителям: «…я выезжаю с обязанностями устанавливать палатки, и я думаю это довольно хорошее дело».
Тонко сложенные плоские конструкции, на которые он ссылается, вероятно и были первыми примерами инфраструктуры экспедиционного лагеря. Первые впечатления молодого офицера, записанные в дневнике 3 января 1855 г., не отличались позитивным тоном. В этом выражалось открытое разочарование молодого человека, смешанное с нетерпением:
«Дороги настолько плохие, что это не поддается никакому описанию. Они представляют собой практически сплошное болото по всему пути. Я пока не видел Севастополя и об осаде тоже ничего не слышно. Изредка мы слышим выстрелы, но в основном это стреляют русские в французов. Кажется, что осада никого не интересует и каждый находится в поиске еды… Погода пока стоит очень мягкая, с дождем. Пару раз выпал снег».
В том же письме Гордон вскользь упоминает, что он увидел господина Рассела, корреспондента лондонской «Таймс». Именно критические репортажи Рассела о войне стали почвой для негодования общественности и оказали большое давление на британское правительство, вынужденное в итоге улучшить поставки и условия жизни солдат, находившихся в Крыму.
Через пять дней погода ухудшилась. Гордон записал, что два офицера пехоты замерзли до смерти, а трое других «задохнулись от угля» (вероятно, угорели от дыма). Он пишет:
«…я буду бдительным, чтобы не использовать уголь».
Это была причина многих трагедий, когда некоторые солдаты скончались от дыма, исходящего из угольных печек в плохо проветриваемых условиях.
Возвращаясь к погоде, Гордон пишет:
«… выпал снег, слой примерно 30 см покрыл землю… Крепкий мороз, который нам на пользу, так как сковал дорогу, и для солдат это гораздо лучше, чем мокрая погода».
В начале января 1855 г., Гордон пишет, что «здесь примерно 300 палаток» (речь идет, очевидно, о сборных бараках, которые британцы начали по французскому образцу монтировать в Крыму – прим. редактора). На самом деле, их только выгрузили с корабля в небольшой Балаклавской бухте, но еще не установили. Недостаток подходящих дорог и транспорта препятствовали их быстрой установке там, где в них была острая необходимость — в британском лагере на хребте Сапун-горы, который возвышался над английскими и французскими позициями у Севастополя. Работы по строительству Центральной Крымской железной дороги еще не начинались, хотя ответственный инженер уверил Гордона в начале января, что «…железная дорога будет готова через шесть недель или быстрее». Когда с конца февраля железная дорога начала действовать, она оказалась абсолютно незаменимой линией жизни союзных войск, осаждающих Севастополь.
Проблемы снабжения в Балаклаве сочетались с необходимостью пропорциональной поддержки французских войск. Гордон проницательно отмечает:
«из-за того, что нас недостаточное количество войск, мы передали французам батареи на Инкермане… Это еще добавит неразберихи, что и так понятно».
Гордон скоро стал скучать в Балаклаве, будучи на службе в лагере и контролируя установку палаток, которые были необходимы британской армии. Он становится беспокойным и стремится к действию:
«В штабе ничего не происходит…»; «…сейчас здесь мало что происходит. Русские и французы ведут небольшой огонь, но наши окопы в тишине».
18 января 1855 г. Гордон записал первые впечатление об осаженном городе:
«Вчера я впервые увидел Севастополь, и думаю, что не видел красивее города, он выглядит довольно открытым, какой-то русский пароход ходил по бухте… Вокруг города местность красивая и очень живописная…».
Гордон, конечно, был поражен климатом и видом местности. В марте 1855 г. он пишет:
«…погода прекрасная, очень похожа на Англию весной. Крокусы застилают землю».
«…местность около Севастополя, похожа на Даунз (в Южной Англии), и климат тоже настолько похож, что с трудом верится, что мы в России».
Но, несмотря на все приятные и привлекательные стороны Крыма, шла суровая война.
В первые месяцы после своего прибытия, кроме работы с палатками, Гордон провел много времени в изучении местности и позиций вокруг Севастополя.
2 февраля 1855 г. он пишет:
«…я делаю много набросков, и скоро некоторые отправлю домой». Потом добавляет: «…здоровье солдат немного улучшилось; сырость — вот, что является причиной болезни».
Но уже через десять дней оптимизм вновь сменяется критикой:
«Ничего крупного не происходит, кроме того, что чиним свои батареи и готовимся ко второй осаде».
Гордон намекает на вторую бомбардировку Севастополя, которая откладывалась до 9 апреля 1855 г.
Вскоре он записывает, что французы уже заняли британские позиции на Инкерманских высотах и теперь английская армия в центре и на данный момент находится на второстепенной. Далее он дает выразительную оценку состоянию войск:
«Офицеры практически не испытывают каких-то трудностей. Солдаты — вот страдальцы, но это отчасти их собственная вина, потому что они, как дети, думают, что за них кто-то будет все делать. Французский солдат сам за собой смотрит, и следственно, дела у него идут намного лучше».
Если слова Гордона кажутся не совсем справедливыми, мы должны понять, что он не был пустым критиком. Он был офицером, проявляющим инициативу, который отдавал долг службе в траншеях, контролируя работу саперных бригад, а также вел за собой ночные патрули в разведку в те места, которые находились между союзными и русскими линиями и были «ничьей» территорией «на отшибе»…
Первый вкус огня Гордон ощутил во время инцидента с «дружественным огнем», когда двое британских часовых по ошибке открыли огонь по его рабочей команде, немедленно спровоцировав в ответ град пуль от русских.
В противоположность британцам, которые довольствовались тем, что строили вспомогательные линии, обустраивались и были согласны ждать во время осады, русские были очень активны.
22 февраля, например, они захватили и укрепили позицию за пределами основной крепости, известную как Мамелон Верт (Камчатский люнет), передовую часть их основных оборонительных работ, которые опирались на Малахов курган и его подступы. Более того, как всегда очень изобретательные русские защитники Севастополя, под энергичным руководством полковника Эдуарда Тотлебена, установили ряд «стрелковых ячеек», которые они выдвинули по направлению к французским и британским батареям. Эти посты оказались чрезвычайно опасными для союзных войск. Из-за них было трудно перемещаться на позициях.
Гордону чрезвычайно повезло, что он выжил в небольшом инциденте со снайперами в конце февраля, и он отдает должное точности русского огня:
«Вокруг наших окопов русские устроили линии своих «стрелковых ячеек». В верхней у них было 50 ружей и 20 в нижней части их линий. Выстрел из нижней линии был максимально близок ко мне. Пуля была выпущена на расстоянии 180 ярдов, не меньше, и она прошла на дюйм выше моей головы, вошла в холм, мимо которого я проходил. Они (русские) — очень хорошие стрелки».
Как любой хороший солдат и сапер, Гордон находил веселые моменты в войне и не слишком долго размышлял о своем положении. Он, например, наблюдал, что «русские и французы часто устраивают сходки стычки между собой, но с нами они не очень ладят».
Что он имел ввиду, не очень понятно, но, по всей видимости, речь идет о встречах, проводимых во время небольших пауз, заключенных для прекращения огня, уборки тел погибших и оказания помощи раненым. Затем он добавляет:
«…время от времени происходят смешные вещи», и замечает, что «…как стемнеет, русские проникают к нам, и когда наши солдаты засыпают, воруют наши габионы — это регулярные кражи. Тем не менее, одного мы вчера ночью поймали».
К концу марта Гордон почувствовал себя достаточно осведомленным и знакомым с ситуацией, чтобы сделать более общую картину наблюдений по тому, как продвигалась осада. Из его письма видно, что его уверенность и боевой дух — на высоком уровне:
«Говорят, что русским не хватает орудий и боеприпасов, и на это очень похоже, та как они не очень много стреляют. Наша артиллерия наносит большой урон их новым работам и тому, что они только что возвели на Мамелоне; практический опыт — вот что важно. Железная дорогая продвигается медленно. Она не очень далеко от нашего места. Я вряд ли бы мог жить в более лучших условиях, чем живу сейчас. У меня есть все, что я захочу. Мы все живем в хороших условиях, и солдаты выглядят первоклассно».
Какой контраст с теми депрессивными репортажами, которые отправляли из Крыма в конце предыдущего года, и которые так возбудили общественное мнение! Как писал Гордон:
«…если бы люди здесь знали, какой мусор появляется в газетах, они бы очень удивились. По эту сторону каждый утомлен и устал от прошлого недовольства. Нет ничего проще, чем искать виновных».
Конечно, он был прав в своем последнем замечании. Он был частью армии, которая быстро выздоравливала от недомогания, связанного с зимней безактивностью и болезнями. Новые технологии оказали большую помощь снабжению. Теперь уже по железной дороге доставлялись из Балаклавы запасы и снаряды. Гордон с любопытством обозревал новый метод доставки:
«…на батареи доставлено более 500 ядер на одну пушку. Железная дорога продвигается медленно. Пока еще нет двигателей для паровозов, но на вершинах холмов стоят стационарные двигатели».
К концу апреля, Гордон указывает на дальнейшее изменение характера войны и то, как в будущем будут контролировать и высылать отчеты по экспедиционным силам. Он замечает, что стало возможно регулярное сообщение по электрическому телеграфу: «Через 12 часов мы слышим Лондон и это доступно для всех офицеров по цене 1 фун, 12 шиллингов 6 пенсов за сообщение».
Правда, это был чрезвычайно дорогой метод общения. Будучи обедневшим военным инженером, Гордон так им и не воспользовался, хотя считал еще одним впечатляющим технологическим достижением — Балаклава была соединена с Варной первым в мире международным военным подводным кабелем. Было важно, что телеграф сблизил командование союзной армии в Крыму со своими правительствами в Париже и Лондоне. Дни, когда командование экспедиционными силами чувствовало себя свободно, прошли.
Вторая бомбардировка Севастополя, которая началась 9 апреля 1855 г., дала Гордону массу поводов для комментариев о ходе осады и его личной роли в ней. 13 апреля 1855 г. Гордон пишет длинное письмо об эффективности союзной и русской артиллерии:
«Мы снова открыли огонь в прошлый понедельник… И застигли врасплох наших друзей, русских. Огонь продолжается до сих пор, и работе наших врагов принесен огромный ущерб. … Огонь русских, хотя и хорош, далеко не такой интенсивный, каким он был раньше, что может указывать на нехватку боеприпасов или недостаток артиллеристов, так как старые уже убиты… Наши батареи немного ослаблены, но вражеские снаряды заставили замолчать не более двух орудий. Французы прекрасно поддерживают свой огонь, и очень сильно ослабляют огонь русских. Наши 13-дюймовые мортиры причиняют русским много вреда… От попадания снарядов в городе часто вспыхивают пожары».
Было подсчитано, что в течение 9 дневной бомбардировки союзники выпустили по Севастополю 168700 снарядов, русские же в ответ выпустили менее половины этого количества. Тем не менее, защитники города, не смотря на то, что платили за это высокую цену, смогли ночью ремонтировать и приводить в порядок то, что выходило из строя днем. Бомбардировка не принесла ожидаемого результата. Генерального наступления на город не было. Хотя становилось все яснее, что в этой войне на износ, в перспективе, у союзников было больше преимуществ.
К этому времени британская армия в Крыму насчитывала менее 30000 человек и казалась небольшой по сравнению с французской, которая продолжала расти и уже достигала 110000 человек. Разочарование, а может и доля зависти по отношению к французам, проглядывает в письмах Гордона. Его комментарии становятся критичными:
«Я не могу много рассказывать о смелости наших союзников. Они бояться сделать хоть что-то и, следовательно, стесняют наши действия. Как можно легко понять, если одна часть тех, кто находится в окопах, спешит перед остальными частями, передовая часть будет подвергаться атаке и русские могут обойти ее с фланга. Я думаю, что мы должны будем начать штурм в понедельник, но французам, кажется, это безразлично».
Критика Гордоном французов кажется несправедливой, но он также критически подходит к оценке собственного командования (здесь Гордона и Толстого объединяет одна черта) и своих оппонентов. В одном из писем видна его нетерпимость, сродни с юношеской импульсивностью:
«Мы продвигаем свои батареи вперед как можно быстрее, но не можем достигнуть своих траншей, пока французы не возьмут Мамелон, та как наши передовые работы будут обстреливаться продольным огнём. Что касается еды и остального — мы в полном комфорте, но хотим увидеть какой-то результат нашей деятельности, так как лето уже близко, и мы обязаны что-то сделать. Я не думаю, что русские нам могут причинить какой-то вред, но пока мы не возьмем этот город в наши руки, мы тоже мало что им сможем причинить… Я заканчиваю свое очень дурацкое письмо (не по своей вине — так как ни одна из трех наций — ни французы, ни англичане и ни русские не намерены что-то предпринимать)».
В начале июня, новый французский командующий Пелисье, решил, что основной удар должен быть направлен на Малахов курган. Он правильно определил ключевую позицию русских. Но, однако, до начала штурма, необходимо было ликвидировать аванпосты. Третья бомбардировка началась 6 июня. 8-9 июня под тяжелым русским огнем, французам удалось захватить Мамелон, а британцам — Карьер, позицию, которая была расположена перед Реданом. После этого успешного, но дорогого успеха, союзники ожидали быстрого завершения осады. Гордон в этой связи пишет 8 июня:
«…я не думаю, что город продержится еще десять дней, и как только мы его возьмем — Крым будет наш».
Такая уверенность, хотя и широко распространенная, тем не менее, была большой ошибкой. Крупное наступление союзников 18 июня, которое произошло через день после начала четвертой бомбардировки, было подавлено с серьезным потерями для обеих сторон. Ни Малахов, ни Редан не были взяты. После этих неудачных операций, Гордон, который участвовал в попытке захвата Редана, критически описал действия британцев:
«…(Русские) открыли огонь крупной картечью, и этот огонь был грандиозен. Они выбивали из строя наших солдат дюжинами, а так как окопы были узкими, и они были переполнены людьми, которые по глупости в них оставались, вместо того, чтобы перескочить через бруствер наших окопов… Наши солдаты (просачивались) покидали концы (выходы) окопов по десять — двадцать человек одновременно, и как только они появлялись снаружи, их тут же убивали».
Британцы не выучили этого урока. В то время как французам удалось продвинуть свои окопы намного ближе к Малахову кургану, британцам крупно не повезло — им не удалось продвинуться ни на шаг к Редану. Как следствие, «поражаемое пространство», через которое их пехота должна была идти на штурм, оставалось практически тем же расстоянием, как было при злополучном наступлении на Редан, организованном в сентябре. Гордон, однако, остается чрезвычайно оптимистичным. 21 июня он пишет и подчеркивает (в том же письме, которое только что процитировано):
«…я уверен, что если бы мы массово покинули окопы, кто-то из нас бы выжил и достиг Редана. И когда бы мы до него дошли, Шотландская бригада и гвардейцы преодолели бы все препятствия и город пал»…
Говорят, что лорд Раглан умер от разрыва сердца после провальной операции на Редан. На самом деле, он стал жертвой холеры 28 июня. Один британский историк, специалист по Крымской войне, резюмировал о Раглане следующее:
«Он был порядочный джентльмен, добрый к своему личному составу, но крайне неспособный командовать полевой армией в военных условиях в середине XIX века. На него возлагалась ответственность за многие неудачи и провалы в Крымской компании. Он не обладал качествами лидера и был плохой руководитель».
Думаю, многие участники Крымской войны не согласились бы с таким мнением. Гордон, например, был щедр на похвалы в адрес британского командующего несмотря на всю предыдущую критику ведения осады:
«…Скончался лорд Раглан… От истощения и общей слабости. Весь мир скорбит по нему, ведь он был так добр. Его тело увезут в Англию. Мне его ужасно жаль. Он всю свою жизнь посвятил служению Отечеству».
Русские сделали еще одну последнюю смелую попытку снять осаду в середине августа 1855 г. В решающей битве на реке Черная французские и сардинские войска успешно блокировали попытку наступления русских на Балаклаву и окружения союзных войск. Британская армия не принимала участия в этом сражении. Гордон позже стал свидетелем вывода русских войск из Севастополя после захвата Малахова кургана. Он так описывает эту сцену:
«Ночью 8-го (сентября, 1855 г.) я слышал ужасные взрывы, и на следующее утро, в 4 часа, когда я спускался к окопам, я увидел потрясающую картину. Весь Севастополь горел в огнях, то и дело землю сотрясали сильные взрывы. Красивейшая картина открылась взору, когда восходящее солнце освещало город. Русские по мосту покидали город…».
Гордон был в составе франко-британских сил при осаде Кинбурна в устье Днепра и участвовал во взятии этой крепости. Далее он был очень занят тем, что четыре месяца разбирал и разрушал морскую и военную инфраструктуру Севастополя, верфь, пристани, форты, казармы и склады. Он покидает Крым в феврале 1856 г., став умудренным человеком, который впечатляет своих товарищей по оружию. Его соратник, инженер Королевского Корпуса и известный военный историк (позже полковник) Чарльз К.Чесни, позже напишет о нем следующее:
«Он впервые увидел войну в тяжелых условиях «суровой зимы» в Крыму. Будучи инженером в скромном звании младшего офицера, он привлек к себе внимание своего начальства, и не только потому, что был энергичным и активным. Он выделялся среди других особой предрасположенностью к военному делу. Работу в окопах перед Севастополем он превратил в сбор личных знаний по действиям врага так, как это не смог сделать ни один офицер.
Мы обычно посылали его, чтобы разведать, какие новые передвижения делают русские. Гордон всегда добивался своей цели с особым мужеством и профессиональным знанием дела. Он был награжден орденом Почетного Легиона, что было особым знаком отличия для такого молодого офицера».
Какова же дальнейшая карьера Гордона? Он продолжал нести службу и стал национальным героем викторианской Британии. В 1860-х годах в Китае он возглавлял нерегулярные войска, известные как «Всегда побеждающая армия», профессионально подавляя восстания мятежников. С тех пор его именовали «Китайским Гордоном». Позже он дважды занимал пост Британского губернатора Судана. В течение своего второго срока службы в Африке, игнорируя приказы Британского правительства, отказался выводить восставшие войска из Судана. 26 января 1885 г. он встретил смерть в осажденном городе Хартуме от клинка суданских махдистов. Британская армия прибыла слишком поздно, чтобы спасти жизнь Гордона. Его убийство шокировало Британию и Британскую Империю. Королева Виктория была потрясена. Она стала во главе создание фонда для строительства школы (для мальчиков), имени Гордона. Сегодня эта национальная мемориальная школа находится в Англии, в графстве Саррей, недалеко от Вокинга, и открыта как для юношей, так и для девушек.
Гордон остается интересной личностью, если не сказать неоднозначной. Еще при жизни этот солдат стал легендой. И хотя его всегда будут помнить за бесстрашные поступки в Судане и Китае, свою серьезную военную карьеру он начал под Севастополем. Осада Севастополя сформировала его как человека и армейского офицера, так же, как этот город сформировал литературное творчество Толстого.
Севастопольский опыт многому научил эти две незаурядные личности.
Опубликовано в Альманахе военно-исторического журнала «Military Крым»
